— Нет, последняя услуга. Я хочу, сударь, чтобы меня не уравняли с обыкновенными убийцами. После того как вы возьмете портрет на моей груди, раскройте мою правую руку, в ней будет бумага, которую вы любезно передадите офицерам, входящим в состав военного суда, слушавшего мое дело, и полковнику — его председателю.
— Я сделаю, как вы пожелаете. Теперь все?
— Да.
— Тогда мне остается только пожать вам руку, сударь, и пожелать мужества.
— Согласен пожать вашу руку и принять пожелание, сударь, хотя пожелание мужества, как вы можете это видеть, вряд ли необходимо. Где я вас снова увижу?
— На месте казни.
— То есть на эспланаде?
— На эспланаде.
Молодые люди пожали друг другу руки в последний раз, и офицер ушел.
Военная тюрьма, где находился Штапс, была расположена на самой площади. Казнь должна была происходить в восемь часов, а без четверти восемь вся площадь была уже заполнена народом.
Эту толпу составляли наполовину французские военные, наполовину население Вены.
Когда там увидели Поля Ришара, выходящего из тюрьмы, его окружили и стали расспрашивать о заключенном.
Поль ответил, что заключенный, узнав его, так как однажды они встречались в Абенсберге, попросил быть доверенным своих последних желаний.
— Его действительно казнят сегодня утром? — спросил капитан, входивший в состав военного суда.
— Да, — ответил ему Поль, — вы же знаете, капитан, что приговоры военного суда подлежат исполнению немедленно.
— Конечно, но я знаю также, что полковник довел до сведения заключенного о возможности просить о помиловании у маршала Бертье; и полковник сказал мне лично после зачтения приговора, что в случае такого прошения князь Невшательский получил все полномочия от императора.
— Ну что ж, — сказал Поль, — осужденный не воспользовался этим советом полковника.
— И он им не воспользуется? — спросили сразу несколько человек.
— Нет, мне кажется, что у несчастного есть какая-то известная только ему и Богу причина желать смерти.
В эту минуту пробило восемь часов.
Дверь тюрьмы открылась.
Первым вышел сержант, за ним четыре солдата.
Позади этих четырех солдат шел осужденный.
Он оставил свой сюртук и жилет в тюрьме, на нем были только рубашка, облегающие панталоны и сапоги.
Его лицо было бледным, но спокойным, без тени надменности, но и без тени слабости.
Было видно, что этот человек хладнокровно приготовился к смерти.
Он и раньше знал, на что идет, хотя и жертвовал жизнью в двадцать лет, что, конечно, совсем не вызывало у него восторга. Но если раньше именно такое чувство заставило его совершить преступление, то теперь напускное и лихорадочное возбуждение уступило место непоколебимому решению, которое можно было прочесть по его слегка нахмуренным бровям и складкам подбородка, придававшим его губам подобие улыбки.
За осужденным следовала остальная часть взвода, то есть еще шесть человек.
Едва выйдя из здания, он огляделся вокруг себя, будто искал взглядом кого-то.
Его глаза встретились с глазами лейтенанта Ришара, казалось, говорившими ему: «Вот, видите, я держу свое слово».
Тогда он слегка кивнул ему, и легкая тень беспокойства, омрачившая было на мгновение его лицо, исчезла.
Группа вместе с осужденным продолжала двигаться к месту казни.
Вдруг раздался пушечный выстрел.
— Что это там? — спросил Штапс.
— Сегодня ночью подписан мир, и пушечный выстрел извещает об этом Германию.
— Мир? — повторил приговоренный. — Вы мне говорите правду?
— Конечно, — ответили ему.
— Тогда, — сказал он, — дайте мне поблагодарить Бога.
— За что?
— Зато, что он, наконец, возвращает Германии спокойствие.
И молодой человек, встав на колени между двумя рядами сопровождающих его солдат, произнес короткую молитву.
Когда он поднимался с колен, Ришар подошел и сказал ему:
— Это меняет что-нибудь в ваших распоряжениях?
— По какому поводу вы задаете мне этот вопрос, сударь?
— Дело в том, что если вы попросите о помиловании, возможно…
Приговоренный его остановил:
— Вы знаете, какой услуги я жду от вас, лейтенант?
— Да.
— Вы все еще расположены сдержать свое обещание?
— Несомненно.
— Тогда дайте вашу руку.
Ришар протянул ему руку.
Штапс переложил из правой руки в левую какой-то предмет, который Ришар не мог видеть, после чего сердечно пожал руку молодого офицера.
Все это было сделано просто, без рисовки, но с той же твердостью, которую Ришар заметил в нем и раньше.
Затем кортеж продолжил свой путь.
От двери тюрьмы до места казни было приблизительно триста шагов.
Этот путь занял не менее десяти минут.
В течение этих десяти минут пушка стреляла регулярно каждую минуту. Штапс мог видеть, что его не обманули, и по регулярности выстрелов убедился, что речь шла о каком-то большом торжестве.
Подошли к гласису. Отряд остановился.
— Это здесь? — спросил Штапс.
— Да, сударь, — ответил сержант.
— Могу ли я выбрать сторону, к которой мне хотелось бы повернуться, умирая?
Сержант не понял, о чем его просят.
Ришар снова подошел.
Штапс повторил свою просьбу, а Ришар объяснил ее сержанту: осужденный хочет умереть, повернув глаза на запад, то есть глядя на Абенсберг.
Эта его просьба была удовлетворена.
— Сударь, — сказал Штапс Ришару, — я понимаю, что становлюсь назойливым, но, поскольку я не могу претендовать на то, чтобы командовать расстрелом, не будучи военным, то хотел бы, чтобы это было сделано голосом друга, находящегося среди тех, кто пришел посмотреть, как я буду умирать.
Ришар посмотрел на сержанта.
— Выполните его просьбу, мой лейтенант, — сказал тот ему.
Ришар ответил Штапсу кивком, что означало: его желание будет выполнено.
— Теперь я готов, — сказал осужденный.
Один солдат подошел к нему с платком.
— О лейтенант, — спросил Штапс, — вы полагаете, что в этом есть необходимость?
Лейтенант Ришар сделал знак.
Солдат удалился и унес платок.
Тогда менее уверенным голосом, чем он сделал это для самого себя в развалинах Абенсберга, лейтенант скомандовал:
