— У человека всегда есть время быть честолюбивым в отношении того, что он оставит после себя, — память, овеянную славой.
— Объяснись.
— Нет ничего проще. Еще и года не прошло с тех пор, как ты представлял здесь, в Париже, особу короля Пруссии. Ты сохранил воспоминания о милостях, которые он тебе расточал, и поныне привязан к нему узами признательности и долга. Лучше и не придумаешь. У меня нет подобных доводов оставаться в рядах своих соратников. Никто там не сделал для меня ровным счетом ничего, я свободен. Я оставляю за собой право отречься от этих неблагодарных и, что еще хуже, безмозглых глупцов, которые сами отрекаются от себя.
Я прекрасно понимаю, что могут сказать обо мне: я ренегат и предатель. Но начнем с того, что уж тебе-то известно, сколь мало значения я придаю мнению других.
И потом, по крайней мере, никто не обвинит меня, что я бросил своих товарищей в беде. Ведь в глазах всех, кроме, быть может, трех или четырех неистовых фанатиков, мы победили, и если верить песенкам, что сейчас распевают на улицах, народ готов вступить в неограниченное владение своей свободой. Итак, момент самый благоприятный: сейчас всего удобнее покинуть лагерь тех, кто мнит себя победителями. Они будут едва ли не довольны, если я их оставлю: одним меньше в кругу тех, кому осталось лишь поделить плоды своей победы. Итак, Юлиус, я теперь на твоей стороне, а чтобы заслужить в вашем лагере радушный прием, готов явиться с подарком.
— Каким?
— Я предам главарей Тугендбунда в твои руки, то есть в руки короля: вы сможете взять их на месте преступления, во время тайного сборища.
Как ни старался Юлиус, он не смог сдержать содрогания. Его глаза вдруг вспыхнули, и он, столь долго казавшийся полумертвым, словно бы ожил.
— Тебя это удивляет? — усмехнулся Самуил, от которого не укрылись ни непроизвольное движение, ни взгляд графа фон Эбербаха. — Говорю же тебе, я меняю диспозицию. А я, как тебе известно, из тех, кто ничего не делает наполовину. Либералы Франции отвратили меня от вольнодумцев всего света. Связавшись с этими людишками, я сбился с верной дороги. Я вижу теперь — наверно, довольно поздно, — что в их компании невозможно совершить ничего мало-мальски великого.
Что ж, хочу посмотреть, не больше ли проку в их противниках. Лучше быть Ришелье, нежели Катилиной. Если монархия готова воспользоваться услугами людей крепкого закала и бесстрашной мысли, как знать, быть может, она еще выиграет время? Ты же сам видишь, что пора революционных деятелей еще не настала. Итак, договоримся: я предоставляю себя в твое распоряжение; ты согласен?
— А если я соглашусь, какие действия от меня потребуются? — спросил Юлиус.
— Если ты согласишься, мы сегодня же вечером или самое позднее завтра утром отправимся вдвоем в Германию. А как только приедем, доверься мне полностью: действуя, как я скажу, ты за неделю совершишь, может быть, больше, чем за всю прошлую жизнь. Да и я тоже разом наверстаю все свои сорок понапрасну потерянных лет.
Ну же, отбрось ребяческие сомнения! Ты принесешь одновременно пользу своему отечеству и своему другу. Что до вождей Тугендбунда, мы для начала поставим условие, чтобы им была сохранена жизнь. Это должно избавить тебя от последних колебаний. Так что же, ты согласен? Говори!
— Однако это долгое, утомительное путешествие, — заметил граф фон Эбербах. — Доживу ли я до его конца при том, насколько я изнурен?
— Тебя только это смущает? — спросил Самуил. — Я приготовлю тебе укрепляющий состав, чтобы поддержать сердце и придать бодрости.
— А, укрепляющий состав? — повторил Юлиус, оживляясь, как будто давно ждал этого слова.
— Будь покоен, это средство, для здоровья ни в коей мере не опасное.
— Что ж, тогда согласен, — сказал Юлиус. — Ведь я уже говорил, что слепо вверяюсь тебе. Делай со мной что хочешь.
— В добрый час. Когда ты предпочитаешь ехать — сегодня вечером или завтра утром?
— Я прошу тебя оставить меня одного до завтрашнего утра.
— Хорошо. Только надо еще позаботиться о своевременном отправлении курьера из посольства; лучше бы уже сегодня послать туда записку, чтобы те части королевской армии, что стоят в Гейдельберге, были предоставлены в твое распоряжение.
— Я тотчас напишу и отдам письмо тебе. А ты уж позаботишься об его отправлении.
— Пока ты будешь писать, я приготовлю твое укрепляющее средство. Это дело пяти минут.
И Самуил вышел в соседнюю комнату, чтобы послать лакея к аптекарю.
Через пять минут он снова вошел к Юлиусу.
— Вот твое письмо, — сказал ему граф фон Эбербах.
— А вот твое снадобье, — отвечал Самуил Гельб.
— Кстати, — заметил Юлиус, — я не сообразил обсудить это с тобой прежде чем писать, а напрасно. Ты не ставишь никаких предварительных условий?
— Нет; я прошу только, чтобы мне помогли взобраться на коня. А уж оказавшись в седле, я, будь покоен, ускачу далеко.
— Это тебе обеспечено.
— Что ж! Стало быть, я бегу в посольство. Завтра в девять утра я буду ждать тебя у подъезда в экипаже. Подготовься к этому времени.
— О, я всегда готов.
Когда Самуил вышел, Юлиус промолвил:
— Ступай, твоя игра проиграна. Я вижу твои карты, а ты моих не видишь.
Он взял снадобье и часть его вылил в стакан.
Потом, открыв секретер, достал оттуда маленькую склянку и каплю ее содержимого добавил туда же.
Снадобье не изменило цвета.
— Это и вправду укрепляющее, — пробормотал Юлиус. — Для другого пора еще не пришла. Я сомневался, но напрасно: я ему еще нужен.
И он выпил микстуру.
Что до Самуила, то он по дороге в посольство тихонько посмеивался и говорил себе: «Оставить игру, бросить карты в час, когда обычным игрокам кажется, будто победа за ними; перейти на сторону побежденных в миг, когда они готовы все отдать, лишь бы отыграться или хоть уменьшить потери; получить таким образом из рук изнывающей от нетерпения монархии за один день такую власть, какой медлительная свобода, быть может, не принесла бы мне и за двадцать лет; разом обеспечить себе доверие Юлиуса благодаря своему отступничеству и его состояние благодаря его кончине; единым стремительным ударом завоевать богатство и могущество, утолить свое честолюбие и свою страсть — право, недурно! Какая блистательная комбинация и до чего грандиозный соблазн! Самуил Гельб, ты вновь обретаешь себя, ты возвышаешься!»
LX
ПРОЩАНИЕ БЕЗ ПОЦЕЛУЕВ
Вечером того же дня в маленькой комнате некоего дома в квартале Маре собрались один мужчина и две женщины.
Мужчина был не кто иной, как Юлиус, женщины — Христиана и Фредерика.
— Вас что-то тревожит, отец, — сказала Фредерика.
