И она, торопливо выбежав во двор к своему экипажу, велела везти себя к Христиане. Письмо графа к своей матери она захватила с собой.
Христиану глубоко поразило известие о визите графини фон Эбербах, ибо у этих двух злополучных созданий жизнь была такая, что для матери и дочери встреча друг с другом являлась непозволительной дерзостью, едва ли не прегрешением.
Но волнение Христианы еще более усилилось, как только она взглянула на входящую Фредерику.
— Да что случилось? — спросила она, напуганная выражением тревоги, которое так ясно проступило на лице ее дочери.
— Только то, — сказала Фредерика, — что мой отец уехал.
— Уехал?!
— Читайте.
И Фредерика протянула матери оба письма.
Но письмо к Христиане объясняло не больше, чем то, что предназначалось Фредерике.
Юлиус всего лишь сообщал своей жене, что он уезжает, но как только достигнет цели своего путешествия, напишет ей о том, что собирается делать, а также будет извещать обо всех происходящих там событиях.
Пока же он просил ее не тревожиться, успокоить Фредерику и ждать.
— Что угодно, только не ждать! — вскричала Христиана. — Моя девочка, мы тоже поедем!
— Что с вами, матушка? Вы просто вне себя от волнения.
— Над твоим отцом нависла большая опасность.
— Какая опасность?
— Ах, да не могу я тебе всего рассказать. Но я хорошо запомнила то, что он сказал мне однажды. Живо!
Она бросилась к сонетке и стала звонить. Прибежал слуга.
— Мой брат сейчас здесь?
— Да, сударыня.
— Скажите ему, что мне нужны почтовые лошади, и немедленно.
Лакей вышел.
— О Боже мой! — простонала Христиана. — Но куда ехать? Из этих двух писем невозможно узнать даже, где твой отец. Тебе в особняке ничего об этом не сообщили?
— Нет, уезжая, он сказал только, что его ждет поездка за пределы Парижа.
— Ох, этак он далеко заедет! Расстояние будет побольше, чем то, что разделяет нас и его замысел. Но куда он мог направиться? Какие мы несчастные! Мы не можем об этом догадаться, вот мучение!
Она умолкла и с минуту размышляла, но тотчас заговорила снова, на сей раз бодрее:
— Не имеет значения, мы будем искать его повсюду. Сначала едем в Эбербах. Да, да, для наказания он должен был избрать то самое место, где совершилось преступление. Именно так. Он отправился в Эбербахский замок, теперь я в этом уверена. Боже! Только бы мы не приехали слишком поздно!
Она захватила с собой деньги — столько, сколько нужно для такой дороги, и укутала Фредерику в шали, чтобы уберечь от ночной прохлады.
Когда явился Гамба и возвестил, что карета подана, они были уже готовы.
— А что, я тоже еду? — спросил он.
— Да. Ты готов?
— Если речь о том, чтобы поколесить по дорогам, тут я всегда готов.
— Что ж, в путь!
Через минуту почтовая карета уже неслась по парижским мостовым во весь опор.
На первой же станции Христиана спросила у почтмейстера:
— Не дали ли вы сегодня утром лошадей двум путешественникам, ехавшим из Парижа?
— Почему двум? — спросила Фредерика.
— Тише, слушай.
— Я давал их более чем двум, — отвечал почтмейстер.
— Да, но речь идет о двух, ехавших вместе.
— А как они выглядят?
— Обоим около сорока. Но один выглядит старше.
— А! Погодите-ка. Вроде проезжали такие. Один еще забился в угол кареты, будто не в духе был или хворый.
— А у другого лицо, верно, такое жесткое, надменное?
— Точно. Он-то и отдавал распоряжения. Я еще говорю Жану: «Вот про кого не скажешь, что физиономия у него добродушная!» А Жан мне в ответ: «Ба! Этот вправе иметь любую физиономию, платит он щедро». Да, сударыня, я их видел.
— Благодарю.
Лошадей переменили. Карета двинулась дальше.
Фредерика пристала к матери с расспросами:
— Как вы узнали, что отец уехал не один?
— Разве ты забыла, как он вчера сказал, что его будет сопровождать друг?
— Да, правда, но он не говорил, кто такой этот друг.
— Ну, об этом-то я догадалась! — отвечала Христиана.
— Так кто же он?
— Господин Самуил Гельб.
То было мрачное, молчаливое путешествие. Прошла ночь, потом день, и снова ночь, и день опять.
Мать и дочь останавливались только затем, чтобы поменять лошадей. За двое суток они только два раза вышли из кареты, чтобы наскоро перекусить.
И тотчас вновь отправились в дорогу, платя вдвое, чтобы побудить кучера ехать вдвое быстрее.
Начатое среди ночи, это путешествие и завершилось ночью.
Было около одиннадцати вечера, когда почтовая карета въехала во двор Эбербахского замка.
— Господин граф здесь? — спросила Фредерика у сонного привратника, которого пришлось разбудить.
— Да, сударыня.
— Хвала Создателю! — вскричала Христиана. — Мы успели вовремя.
Карета остановилась у крыльца.
Гамба так забарабанил в дверь, что мог бы перебудить весь дом.
Ганс просунул голову в слуховое окошко.
— Кто там? — закричал он до крайности раздраженно и грубо.
— Это госпожа графиня, — ответствовал Гамба.
— Сейчас спущусь, — проворчал Ганс.
Мгновение спустя дверь открылась.
— Господин граф… — начала Фредерика.
— Он спит.
Фредерика оглянулась на Христиану.
Без слов поняв взгляд дочери, та сказала:
— О, нельзя терять ни минуты. Речь идет о слишком серьезных вещах, чтобы откладывать нашу встречу хотя бы на мгновение. Идем, постучимся в дверь его спальни.
Они тотчас поднялись по лестнице и принялись стучаться, сперва потихоньку, потом все сильнее.
Но сколько бы они ни колотили в дверь, никто не отзывался.
— Подождите, — сказал Гамба. — Вы стучитесь по-женски. Я вам сейчас покажу, как это делается.
И он пустился выбивать из двери набат всех колоколов Антверпена.
В комнате по-прежнему было тихо, никто даже не пошевелился.
— Это странно, — сказала Христиана, и на лице ее начала проступать бледность.
Она повернулась к Гансу:
— Вы совершенно уверены, что господин граф в спальне?
