Но если с Юлиусом я поторопился, то с Фредерикой запоздал. Вот уже посторонний втирается сюда, чтобы отнять ее у меня, а я не успел принять никаких мер самозащиты. Я хотел предложить ей себя во всем великолепии могущества и богатства, которые могли бы искупить недостаток молодости и наружной привлекательности; я трудился ради нее, не говоря ей ни слова об этом, и в то самое время, когда я готовил ей высокий, блистательный удел, дурень, ничего для нее не сделавший и еще вчера не бывший для нее ничем, просто-напросто рожденный с теми преимуществами, что я пытаюсь завоевать всеми силами ума и дерзости, этот мальчишка является и, может статься, похитил у меня ее сердце, в котором вся моя надежда, вся радость, все мечты!
Подобно неумелому ткачу, я не смог сделать мою ткань везде равно прочной, упустил из виду один ее край, чтобы поскорей завершить все с другого конца, вот она и подвела меня в самом важном месте.
Он поднялся, переполненный угрюмыми, злобными помыслами, прошелся по кабинету и остановился перед зеркалом, пристально, глаза в глаза уставившись на свое отражение.
— Ты что же, действительно так сдал, Самуил? — спросил он с яростью, чуть ли не с ненавистью к самому себе. — Что ты собираешься делать теперь, чтобы наверстать упущенное время, чтобы замедлить его слишком резвый бег? Надо спешить и принять быстрое решение. Если же нет, подумай, что тебе грозит: Юлиус может с минуты на минуту погибнуть от кинжала карбонария или просто внезапно свалиться от истощения сил. При нынешнем положении вещей он, очевидно, оставит все свое состояние этому Лотарио. Тогда останется лишь один способ урвать себе часть этого наследства: выдать Фредерику замуж за наследника, а самому жить, полагаясь на щедрость мужа и признательность жены.
Смерть и ад! — выкрикнул Самуил и большими шагами заметался по кабинету. — Не хватало еще кончить подобным образом! Сделаться нахлебником при супружеской парочке — мне только этого недоставало. Стало быть, ум, отвага, дерзость, презрение к законам божеским и человеческим с одной стороны, а с другой — все заботы, что я расточал этому чудесному созданию, вся нежность и преданность, посвященные ей, дадут в итоге столь бесславный финал? И я стану питаться крохами, которые они соблаговолят бросать мне?
Нет, я не погрязну в таком болоте, не смирюсь со столь гнусной развязкой. Я буду бороться. И потом, возможно, я преувеличиваю свое несчастье, я так всполошился, будто мне уже со всей очевидностью доказали, что Фредерика влюблена в этого юнца. Какое безумие! Она и видела-то его каких-нибудь пятнадцать минут. Она слишком горда, чтобы вешаться на шею первому встречному. Разумеется, она его не любит. А что если она влюблена в меня? Она меня знает, видит каждый день, она, может быть, уже разгадала меня.
А если и не разгадала, это моя вина. Кто мне мешал с ней поговорить? Я ни разу не сказал ей, что люблю ее иной, не просто дружеской любовью. Что же удивительного, если и она никогда не смотрела на меня иначе как на покровителя, на отца? Я должен показать ей, что она ошибалась. Да, я ей все скажу. Черт возьми! Во мне достаточно огня, чтобы мои слова засверкали. Я ослеплю ее блеском мечты, которой занят мой ум. Для ее чарующих глаз я зажгу всю ошеломляющую иллюминацию мысли, готовой испепелить весь мир, если он посмеет докучать ей. Я помогу ей понять, что я собой представляю и что чувствую к ней. О, я ее завоюю! Она сама увидит разницу между тем, кто под собственным черепом носит сверкающую россыпь идей, и тем, у кого если что и блестит, так только булавка в галстуке.
Да, я сделаю это, и не завтра, а сегодня, сейчас. Вперед!
Вот тогда-то, без промедления покинув свой кабинет, Самуил постучался в двери комнаты Фредерики.
Она открыла, как мы уже видели, до глубины души взволнованная и удивленная.
— Я вам не помешал, Фредерика? — произнес Самуил кротким, почти молящим голосом.
Фредерика была еще охвачена слишком сильным смятением, чтобы найти слова для ответа.
— Дело в том, что я должен поговорить с вами, — продолжал он, смущенный почти так же, как она. — Поговорить о серьезных вещах.
— О серьезных?.. — пролепетало бедное дитя, чье сердце еще сильнее заколотилось под корсетом.
— Не тревожьтесь, Фредерика, — промолвил Самуил, — и не бледнейте так. В том, что я хочу сказать вам, нет ничего такого, что должно вас напугать. Впрочем, вы сами знаете, что у меня нет в мире заботы более заветной, чем забота о вашем счастье, и я надеюсь, что никогда не упускал случая это вам доказать.
Фредерика понемногу овладела собой и почувствовала себя увереннее благодаря не столько речам Самуила, сколько его ласковому тону и полному любви взгляду, делавшему его слова особенно нежными. Но, по мере того как Фредерика приходила в себя, он, Самуил, терялся все больше, не зная, как приступить к тому, что он собирался сказать.
Между тем Фредерика ждала. Надо было решаться.
— Моя дорогая Фредерика, — выговорил он с насильственной, почти болезненной улыбкой, — я уверен, что вы понятия не имеете, о чем я хочу побеседовать с вами.
— Да нет, я полагаю, что знаю это, — отвечала Фредерика.
— Что такое? — вырвалось у Самуила, мгновенно охваченного подозрением. — О чем вы думаете? О чем можете догадаться?
— Я не догадываюсь, — возразила Фредерика, — я просто знаю, что вы сейчас получили письмо.
— И вам известно, от кого оно?
— Да, от господина Лотарио.
Самуил едва удержался от гневной вспышки.
— О, я знаю не только это, — продолжала девушка, не замечая его состояния. — Мне еще известно, что вы должны посоветоваться со мной насчет того, что написано в том письме.
— Это все, о чем вы осведомлены? — спросил Самуил, побледнев и сжав кулаки.
— Все, — кивнула девушка. — Я не знаю, что написано в том письме.
— Фредерика, — произнес Самуил, — если вам так хорошо известно все, что делает господин Лотарио, значит, вы видитесь с ним?
Ярость, прозвучавшая в этих словах, была слишком очевидна, чтобы Фредерика могла ее не заметить.
— Боже правый! — воскликнула она. — Теперь вы, мой друг, уже готовы рассердиться на меня, причем совершенно несправедливо. Я вам клянусь, что господин Лотарио не приходил сюда и я с ним не говорила.
— Тогда откуда вы знаете, что сегодня утром он мне писал?
— Он написал мне тогда же, когда и вам.
— Где это письмо? — глаза Самуила загорелись.
— Вот оно.
Она протянула ему записку Лотарио. Он взял ее, стремительно пробежал глазами и вздохнул свободнее.
— Хорошо! — снова, уже несколько спокойнее заговорил он. — И что же, по-вашему, означает это послание, настолько же туманное, насколько банальное?
— Господи, друг мой, ничего… я…
— А я так уверен, — перебил ее Самуил с язвительной насмешкой, — что эти несколько пустопорожних учтивых слов сразу заставили вас возомнить, будто господин Лотарио, этот белокурый щеголеватый красавчик, который в свои двадцать пять уже дослужился до первого секретаря посольства, а в тридцать унаследует миллионы, до безумия влюбился в вас и собирается просить вас стать его супругой? Признайтесь, что вы именно так и подумали.
