— Нет, не сильно, — ответила она.
— Пошли в Пустошь, — предложил Ричи.
Туда они и направились… или там они и спрятались. Потом Ричи придет к выводу, что именно тогда и определилось, где они проведут остаток лета. Пустошь стала их прибежищем. Беверли, как и Бен до того, первого столкновения с большими парнями, в Пустоши никогда не бывала. И теперь шагала между Ричи и Беном, когда они гуськом шли по тропе. Юбка ее так мило колыхалась, и Бен, глядя на нее, ощущал волны накатившего на него чувства, такие же сильные, как спазмы в желудке. Браслет на лодыжке Беверли поблескивал в послеполуденном солнце.
Они пересекли ту протоку Кендускига, которую пытались перегородить плотиной (река разделялась примерно в семидесяти ярдах выше, а двумястами ярдами ниже обе протоки сливались), по камням, выступающим из воды на том месте, где недавно высилась плотина, нашли другую тропу и, наконец, вышли на берег восточной протоки, гораздо более широкой. Вода сверкала под лучами солнца. Слева от себя Бен увидел два бетонных цилиндра, закрытых металлическими крышками-решетками. Под ними над водой торчали большие бетонные трубы. Тонкие ручейки мутной воды стекали из этих дренажных труб в Кендускиг. «Кто-то справляет нужду в городе, и здесь все вываливается в реку», — подумал Бен, вспоминая лекцию мистера Нелла о канализационной системе Дерри. И его охватила бессильная ярость. Когда-то в этой реке наверняка водилась рыба. Но сейчас шансы поймать здесь форель не сильно отличались от нуля. Скорее на крючок попался бы комок использованной туалетной бумаги.
— До чего же здесь красиво, — выдохнула Бев.
— Да, неплохо, — согласился Ричи. — Мошка улетела, и ветерок достаточно сильный, чтобы сдувать комаров. — Он с надеждой посмотрел на нее. — Сигареты есть?
— Нет, — ответила она. — Была парочка, но я их вчера выкурила.
— Жаль, — вздохнул Ричи.
Тишину разорвал рев тепловозного гудка, и они наблюдали, как длинный громыхающий товарный поезд медленно проезжает по насыпи на другой стороне Пустоши, направляясь к грузовому двору. «Черт, а будь поезд пассажирским, им бы открылось „прекрасное“ зрелище, — подумал Ричи. — Сначала — дома бедняков Олд-Кейпа, дальше — заросшие болота на другой стороне Кендускига, и наконец, перед тем, как Пустошь скроется из виду, дымящийся карьер — городская свалка».
И тут мысли его перескочили на историю Эдди — о прокаженном, который жил под заброшенным домом на Нейболт-стрит. Он выбросил это из головы и повернулся к Бену:
— Что тебе больше всего понравилось, Стог?
— Что? — Бен повернулся к нему, смутился. Пока Бев, погруженная в свои мысли, смотрела на другой берег Кендускига, он смотрел на ее профиль… и на синяк на скуле.
— В кино, придурок. Что тебе понравилось больше всего?
— Мне очень понравился тот эпизод, когда доктор Франкенштейн начинает скармливать тела крокодилам, которые жили под его домом, — ответил Бен. — По-моему, самый лучший.
— Да, так мерзко. — Бев содрогнулась. — Я такого терпеть не могу. Крокодилов, пираний, акул.
— Правда? Пираньи — это кто? — Ричи сразу заинтересовался.
— Маленькие рыбки, — ответила Бев. — У них крошечные зубы, но очень острые. И если ты войдешь в реку, где водятся пираньи, они обглодают тебя до костей.
— Ух ты!
— Я один раз видела кино, так там туземцы хотели перейти реку, а мост рухнул. Они на веревке спустили в воду корову и переправились через реку, пока пираньи ее ели. Когда вытащили корову из воды, от нее остался один скелет. Потом мне неделю снились кошмары.
— Эх, мне бы этих рыбок, — размечтался Ричи. — Я бы запустил их в ванну Генри Бауэрса.
Бен засмеялся:
— Не думаю, что он когда-нибудь принимает ванну.
— Этого я не знаю, зато знаю точно, что этих парней нам надо избегать. — Беверли пальцами коснулась синяка на скуле. — Папаша вломил мне позавчера за то, что я разбила тарелки. Одного синяка за неделю достаточно.
Возникла пауза, но не такая уж неловкая. Молчание прервал Ричи, сказав, что ему больше всего понравился эпизод, где подросток-оборотень расправляется со злобным гипнотизером. Примерно с час они говорили о фильмах, о тех, что смотрели в кино, и о тех, что показывали по телевизору в программе «Альфред Хичкок представляет». Бев заметила растущие на берегу маргаритки, сорвала одну. Подержала под подбородком Ричи, потом под подбородком Бена, чтобы определить, любят ли они масло. Сказала, что любят оба. И когда она держала цветок под их подбородками, оба ощущали ее легкое прикосновение к плечу и чистый запах ее волос. Лицо Бев лишь секунду-другую находилось рядом с лицом Бена, но ночью ему снились ее глаза в тот короткий, бесконечный отрезок времени.
Разговор о фильмах начал увядать, когда они услышали треск: по тропе кто-то шел. Все трое повернулись на звук, и Ричи внезапно, но очень остро ощутил, что за спиной у них река. А значит — отступать некуда.
Голоса приближались. Они поднялись. Бен и Ричи инстинктивно выступили чуть вперед, прикрывая Бев.
Кусты у дальнего конца тропы качнулись… и из них появился Билл Денбро. Компанию ему составлял мальчишка, которого Ричи немного знал. Звали его Брэдли Как-его-там, и он ужасно шепелявил. Ричи подумал, что он, наверное, как и Билл, ездил к логопедам в Бангор.
— Большой Билл! — воскликнул он, и тут же добавил Голосом Тудлса: — Мы рады видеть вас, мистер Денбро, ма-астер.
Билл посмотрел на них, улыбнулся — и когда он переводил взгляд с Ричи на Бена, на Беверли и, наконец, на Брэдли Как-его-там, Ричи открылась истина. Беверли — одна из них, говорили глаза Билла. Брэдли Как-его-там — нет. Он мог какое-то время побыть здесь сегодня, мог еще прийти в Пустошь… никто не сказал бы ему: «Извини, но прием новых членов в „Клуб неудачников“ закрыт, у нас уже есть один с дефектом речи» — но он не мог войти в их команду. Не мог стать одним из них.
И от этой мысли вдруг возник новый, иррациональный страх. На мгновение Ричи ощутил чувство, которое появляется, когда ты неожиданно для себя осознаешь, что заплыл слишком далеко и вода уже захлестывает тебя с головой. То было интуитивное откровение: «Нас во что-то втягивают. Нас нашли и избрали. Все это не случайно. Мы здесь уже все?»
А потом откровение рассыпалось мельтешением мыслей — будто стеклянная панель разбилась о каменный пол. Да и не имело все это никакого значения. Билл уже рядом, Билл обо всем позаботится; Билл не позволит ситуации выйти из-под контроля. Он не только самый высокий из них, но и, несомненно, самый симпатичный. Чтобы это понять, Ричи хватило лишь одного взгляда, искоса брошенного на Бев — она, не отрываясь, смотрела на Билла, Ричи перевел взгляд на Бена: он, все понимая, печально глядел на лицо Бев. Билл был к тому же еще и самым сильным из них, и не только физически. Крепостью и объемом мышц дело не ограничивалось, но, не зная такого слова, как «харизма», и не понимая в полной мере значения слова «магнетизм», Ричи лишь чувствовал, что сила Билла многогранна и может проявляться по-разному. И если бы Бев влюбилась в Билла, или втюрилась, или как там это называется, Ричи подозревал, что Бен ревновать бы не стал («Но стал бы, — подумал Ричи, — если б она втюрилась в меня»); принял бы это как само собой разумеющееся. Однако этим дело не заканчивалось: Билл был добрым. Глупая, наверное, мысль (Ричи, если на то пошло, так и не думал, он это чувствовал), но из песни слова не выкинешь. Билл, казалось, лучился добротой и силой. Этакий рыцарь из старого кино, банального, но по-прежнему вышибающего слезу по ходу и радостные крики и аплодисменты в конце. Сильный и добрый. Пятью годами позже, после того как воспоминания о случившемся в Дерри во время и до того лета начали быстро таять, Ричи Тозиеру, уже пятнадцатилетнему, придет в голову мысль о том, что Джон Кеннеди напоминает ему Заику Билла.
