— У них есть какое-то место, — продолжил Генри. — Так говорил мне Козявка. Дом на дереве или что-то такое. Они называют его своим клубом.
— Если они хотят клуб, я им накостыляю,
[315]
— бросил Виктор. Рыгало захохотал, как гиена.
Топтание над головой. Крыша чуть зашаталась. Конечно, они не могли этого не заметить. Обычная земля так себя не ведет.
— Пойдем к реке, — решил Генри. — Готов спорить, она там.
— Хорошо, — согласился Виктор.
Шаги, шаги. Они уходили. Выдох облегчения прорвался сквозь стиснутые зубы Беверли… и тут Генри добавил:
— Рыгало, останешься здесь, будешь стеречь тропу.
— Ладно, — ответил Рыгало и заходил взад-вперед, иногда в стороне от крыши, иной раз прямо по ней. Земля продолжала осыпаться. Бен и Беверли тревожно поглядывали друг на друга. Напряженные лица становились все грязнее. Бев вдруг поняла, что в клубном доме теперь пахнет не только дымом… теперь здесь воняло потом и помойкой. «Это от меня», — с отвращением подумала она. Но, несмотря на запах, еще сильнее обняла Бена. Его большое тело вдруг стало таким желанным, таким уютным, и она только радовалась, что обнимать было чего. Перед летними каникулами он, возможно, был трусливым толстяком, но теперь стал другим. Изменился, как и они все. Если бы Рыгало обнаружил, что они здесь, Бен мог сильно его удивить.
— Если они хотят клуб, я им накостыляю, — повторил Рыгало и захихикал. Наверное, точно так же хихикал бы и тролль. — Накостыляю им, если они хотят клуб. Это хорошо. Круто.
Она почувствовала, как торс Бена сотрясается резкими, короткими движениями, словно он малыми порциями втягивает воздух в легкие и точно так же выпускает его. Встревожившись, она подумала, что он заплакал, но присмотрелась к его лицу и поняла, что он пытается сдержать смех. Его глаза, наполнившиеся слезами, встретившиеся с ее, дико вращались. Он отвернулся. В слабом свете, едва проникающем в щели у потайной дверцы и окна, она видела, что лицо Бена побагровело от усилия не засмеяться.
— Накостылять им, если хотят клуб-тулуп. — И с этими словами Рыгало уселся по центру крыши. На сей раз она задрожала сильнее, и Бен услышал тихий, но зловещий треск одной из подпорок. Крыша предназначалась для того, чтобы держать маскирующий слой дерна… но теперь к дерну добавилось сто шестьдесят фунтов Рыгало.
«Если он сейчас не встанет, то плюхнется к нам на колени», — подумала Бев, и ее тоже начал разбирать смех. Смех пытался вырваться из нее воплями и ревом. Мысленным взором она увидела, как приоткрывает окно, высовывает руку и щекочет спину Рыгало Хаггинса, сидящего под теплым солнышком, хихикающего и что-то бормочущего. В последней отчаянной попытке сдержать смех она уткнулась лицом в грудь Бена.
— Ш-ш-ш-ш, — прошептал Бен. — Ради бога, Бев…
Затрещало. На этот раз сильнее.
— Выдержит? — прошептала она в ответ.
— Возможно, если он не пернет, — ответил Бен, и мгновением позже Рыгало именно так и поступил — выдал длинную, как минимум на три секунды, очередь. Они еще крепче прижались друг другу, заглушая смешки. У Беверли так заболела голова, что она испугалась, как бы ее не хватил удар.
А потом она услышала, что Генри откуда-то издалека зовет Рыгало.
— Что? — Рыгало поднялся, и на лица Бена и Беверли вновь посыпалась земля. — Что, Генри?
Генри что-то прокричал в ответ. Беверли разобрала только два слова: «берег» и «кусты».
— Хорошо! — откликнулся Рыгало и в последний раз прошелся по крыше клубного дома. Вновь раздался треск, еще более громкий, и на колени Бев упала щепка. Она изумленно уставилась на нее.
— Еще пять минут, — прошептал Бен. — Больше бы крыша не выдержала.
— Ты слышал, как он запердел? — спросила Бев и начала смеяться.
— Прозвучало, как начало третьей мировой. — Бен присоединился к ней.
Они слишком долго сдерживались, а потому испытывали теперь огромное облегчение, но смеяться старались все-таки тихо.
Наконец, не подозревая, что собирается это сказать (и, конечно же, не потому, что фраза эта имела хоть какое-то отношение к сложившейся ситуации), Бев повернулась к Бену.
— Спасибо за стихотворение, Бен.
Бен разом перестал смеяться и бросил на нее серьезный, настороженный взгляд. Достал из заднего кармана грязный носовой платок, медленно вытер лицо.
— Стихотворение?
— Хайку. Хайку на почтовой открытке. Ты послал ее, так?
— Нет, — ответил Бен. — Я не посылал тебе хайку. Потому что, если такой мальчик, как я, такой толстяк, как я, сделал бы что-то подобное, девочка, вероятно, подняла бы его на смех.
— Я не смеялась. Я подумала, что стихотворение прекрасное.
— Я не могу написать ничего прекрасного. Билл, возможно. Не я.
— Билл напишет, — согласилась она. — Но такого милого ему никогда не написать. Дашь платок?
Он протянул ей платок, и она принялась вытирать лицо.
— Как ты узнала, что это я? — наконец спросил он.
— Я не узнала, — ответила Беверли. — Просто поняла.
Шея Бена судорожно дергалась. Он смотрел на свои руки.
— Ничего такого я этим сказать не хотел.
Она пристально посмотрела на него.
— Надеюсь, ты только сейчас так говоришь. Если нет, ты испортишь мне день, а должна признать, он у меня и так не из лучших.
Он продолжал смотреть на свои руки, а когда разлепил губы, ей с трудом удалось расслышать его слова.
— Я хочу сказать, что люблю тебя, Беверли, но не хочу ничему мешать.
— Ты не помешаешь. — Она обняла Бена. — Сейчас мне нужна вся любовь, которую я могу получить.
— Но тебе особенно нравится Билл.
— Может, и нравится, но это не имеет значения. Будь мы взрослыми, наверное, имело бы. А так вы все нравитесь мне особенно. Вы — единственные мои друзья. И я тоже люблю тебя, Бен.
— Спасибо. — Он помолчал, собрался с духом и признался. Даже сумел заставить себя поднять на нее глаза. — Стихотворение написал я.
Какое-то время они посидели молча. Беверли ощущала себя в безопасности. Защищенной. И когда они так сидели, лицо отца и нож Генри, возникающие перед ее мысленным взором, уже не казались такими яркими и угрожающими. Она не смогла бы выразить словами это чувство защищенности, да и не пыталась, хотя много позже поняла, в чем дело: ее обнимал мужчина, который, не задумываясь, умер бы ради нее. Это она просто знала, по какой-то составляющей запаха, идущего из пор Бена, по чему-то самому первобытному, на что реагировали ее собственные железы.
