Бен ничего не смог ответить. Его поразило не столько само предложение, как легкость и естественность, с которыми Билл это сказал.
Бен поднялся. Подошел к воде, счищая грязь с громадных окороков. С обеих сторон ручья еще лежали груды маленьких веток, но все остальное вода смыла и унесла с собой.
— Вам нужны доски, — указал Бен. — Добудьте доски и поставьте их в ряд… друг против друга… как хлеб в сандвиче.
Билл и Эдди только смотрели на него, на лицах читалось недоумение. Бен опустился на одно колено.
— Смотрите. Доски здесь и здесь. Втыкаете их в дно ручья напротив друг друга. Понятно? Потом, пока вода не успела их смыть, заполняете пространство между ними камнями и песком…
— М-м-мы, — оборвал его Билл.
— Что?
— М-мы это сделаем.
— Ох, — вырвалось у Бена, который чувствовал себя дураком (он не сомневался, что и выглядит дураком), но при этом ощущал невероятное счастье. Он не мог вспомнить, когда в последний раз был таким счастливым. — Да. Мы. В любом случае, если вы… мы… заполним пространство между ними камнями и песком, они устоят. Первая по течению доска под напором воды будет ложиться на камни и песок. Вторая доска через какое-то время отклонится назад, но, если мы возьмем третью доску… вот, смотрите.
Он начал рисовать на мокрой земле палкой. Билл и Эдди Каспбрэк наклонились вперед и с неподдельным интересом изучали маленький рисунок:
— Ты когда-нибудь строил плотину? — спросил Эдди. В голосе слышалось уважение, даже благоговение.
— Не-а.
— Тогда о-о-откуда ты знаешь, что это с-с-сработает?
Теперь уже Бен в недоумении воззрился на Билла.
— Конечно, сработает. А почему нет?
— Но к-как ты э-это з-знаешь? — спросил Билл. В голосе его звучало не саркастическое неверие, а искренний интерес. — К-как ты мо-ожешь у-утверждать?
— Просто знаю, — ответил Бен. Вновь посмотрел на рисунок на грязи, словно с тем, чтобы убедить в этом самого себя. Он никогда не видел намывных плотин, ни на чертежах, ни в жизни, так что понятия не имел, что нарисовал одну из них.
— Ла-адно. — Билл хлопнул Бена по спине. — У-увидимся за-автра.
— В какое время?
— Мы с Э-Эдди бу-удем здесь в по-оловине де-е-евятого или…
— Если мы с мамой не будем еще сидеть в приемном отделении, — вздохнул Эдди.
— Доски я принесу, — пообещал Бен. — У одного старика в соседнем квартале их целая гора. Я стырю несколько.
— Принеси и припасы, — вставил Эдди. — Что-нибудь из еды. Сам знаешь, бутеры, песочные кольца. Все такое.
— Хорошо.
— У те-ебя е-есть о-оружие?
— У меня есть духовушка «Дейзи», — ответил Бен. — Мама подарила ее мне на Рождество, но она разозлится, если стрелять я буду вне дома.
— В-все ра-авно п-принеси. Мы по-оиграем в-в во-ойну.
— Хорошо, — радостно воскликнул Бен. — Слушайте, пора прощаться. Мне надо домой.
— Н-нам то-оже.
Они ушли с Пустоши вместе. Бен помог Биллу закатить Сильвера на насыпь. Эдди шел позади, в груди у него снова свистело, и он с тоской смотрел на испачканную кровью рубашку.
Билл попрощался и уехал, во все горло выкрикнув: «Хай-йо, Сильвер, ВПЕРЕ-Е-ЕД!»
— Просто гигантский велосипед, — прокомментировал Бен.
— Можешь поспорить на свою шкуру. — Эдди вновь приложился к ингалятору и теперь дышал нормально. — Он иногда возит меня на багажнике. Велосипед мчится так быстро, что дух захватывает. Он хороший парень, я про Билла. — Слова эти он произнес небрежно, но глаза говорили о другом: в них читалось обожание. — Ты знаешь, что случилось с его братом, да?
— Нет… а что?
— Погиб прошлой осенью. Какой-то тип убил его. Оторвал руку, как открывают крыло у мухи.
— Оосподи-суси!
— Билл, он тогда только чуть-чуть заикался. А теперь ужасно. Ты заметил, что он заикается?
— Да… есть немного.
— Но мозги у него не заикаются… понимаешь, о чем я?
— Да.
— В любом случае, я говорю тебе это, чтобы ты не спрашивал Билла о его младшем брате, если хочешь, чтобы он стал твоим другом. Не задавай ему об этом никаких вопросов. Он до сих пор переживает.
— Я бы тоже переживал. — Тут Бен вспомнил, очень смутно, о маленьком мальчике, которого убили прошлой осенью. Задался вопросом, думала ли его мать о Джордже Денбро, когда давала ему часы, которые он сейчас носил, или о более поздних убийствах. — Это случилось сразу после большого наводнения?
— Да.
Они добрались до перекрестка Канзас и Джексон-стрит, где им предстояло расстаться. Повсюду бегали дети, играли в салочки или перекидывались бейсбольными мячами. Мимо важно прошел придурковатого вида мальчик в длинных синих шортах и енотовой шапке, как у Дэйви Крокетта,
[105]
повернутой задом наперед, так что хвост енота висел между глаз. Он катил хула-хуп и кричал: «Сейчас осалю обручем! Хотите, осалю?»
Эдди и Бен, улыбаясь, проводили его взглядом.
— Ну, мне пора, — сказал Эдди.
— Подожди, — остановил его Бен. — У меня идея, если ты действительно не хочешь попасть в приемное отделение.
— И какая? — Эдди посмотрел на Бена с сомнением, боясь и надеяться.
— У тебя есть пятицентовик?
— Есть десятик. А что?
Бен окинул взглядом бордовые пятна на рубашке Эдди.
— Зайди в магазин и купи шоколадное молоко. Половину вылей на рубашку. Потом иди домой и скажи маме, что случайно опрокинул на себя стакан.
Глаза Эдди сверкнули. За четыре года, прошедших после смерти отца, зрение матери заметно ухудшилось. Из тщеславия (и потому, что не водила автомобиль) она отказывалась пойти к окулисту и заказать очки. Засохшие пятна крови и шоколадного молока выглядели одинаково. Так что…
— Может, и выгорит.
— Только не говори ей, что это моя идея, если она сообразит что к чему.
— Не скажу. Еще увидимся, аллигатор.
— Хорошо.
— Нет. — Эдди покачал головой. — Когда я так говорю, тебе положено ответить: «До скорого, крокодил».
[106]
