После натянутой паузы Кэти покачала головой:
— Ничего, правда. Просто я слегка удивлена тем, что это было
сделано, а я об этом ничего не знала.
— Так уж получилось. Я думал, что отец рассказал тебе, а он,
очевидно, предположил, что ты уже знаешь.
Руки Кэти задрожали, когда она отставила тарелку в сторону.
— Падре Грегорио необходимо встретиться со мной, с нами, я
имею в виду, прежде чем он обвенчает нас? — спросила она.
— Да.
Рамон закурил сигару, затем откинулся на стуле, внимательно
изучая сидящую напротив него Кэти.
Она нервно провела рукой по золотистым волосам, убирая
несуществующие пряди.
— Пожалуйста, прекрати на меня так смотреть. Рамон кивнул
официанту, требуя счет.
— Очень трудно не смотреть на тебя, Кэти. Ты так прекрасна.
И так напугана.
Он сказал это так холодно, что только спустя какое-то время
Кэти поняла, что расслышала его правильно. Она хотела ответить что-то нежное
или строптивое, но не нашлась вовремя. Рамон уже положил деньги на стол, встал
и подошел к ней, чтобы помочь ей подняться.
Не говоря ни слова, они вышли в черную бархатную ночь,
сверкающую звездами, и пересекли пустынную площадь. После жаркого
послеполуденного солнца вечерний легкий ветерок казался на удивление прохладным
и нахально раздувал подол бирюзового платья Кэти. Она дрожала, но не столько от
холода, сколько от нахлынувших эмоций. Рамон снял пиджак и укутал ее.
Когда они проходили мимо старинной испанской церкви, в ее
голове прозвучали слова Рамона: «Здесь мы будем венчаться».
Возможно, что через две недели она выйдет из этих дверей
новобрачной.
Так уже было однажды. Но тогда это был огромный готический
собор, около которого выстроилась шеренга лимузинов, перекрывшая субботнее
движение. Дэвид стоял на ступеньках в лучах солнца рядом с юной женой, а
фотографы все время делали снимки. Он был в роскошном смокинге, а она в
изумительном белом платье и вуали. Затем они пробирались сквозь толпу друзей и
просто зевак и смеялись, когда их осыпали градом риса. Дэвид был так красив, и
она так любила его в тот день! Она чертовски сильно любила его!
Кэти шла рядом с Рамоном вниз по узкой деревенской дороге.
Неярко светились окна домов. Внезапно она вспомнила то, что, как ей казалось,
она давно похоронила в своей памяти.
Все шесть месяцев их брака Дэвид держал ее в состоянии
постоянного унижения, а позже и страха. Даже во время их короткой помолвки Кэти
изредка ловила его заинтересованные взгляды на других женщин, но это было всего
лишь несколько раз, и она попыталась укротить свою болезненную ревность, говоря
себе, что это только взгляды и не больше. Она считала, что на самом деле он
никогда не изменит ей.
Через два месяца после свадьбы Кэти наконец-то заговорила,
она была слишком задета, чтобы промолчать. Они были на официальном приеме для
членов Ассоциации адвокатов Миссури, на котором Дэвид не отходил от
очаровательной жены выдающегося адвоката из Канзас-Сити.
Их флирт начался во время коктейля до обеда, развивался,
когда они сидели рядом за столом, и полностью расцвел во время танцев. Вскоре
после этого они исчезли примерно на полтора часа, и Кэти осталась в окружении
сочувствующих знакомых и кипящего от ярости супруга этой женщины.
Когда они с Дэвидом вернулись домой, Кэти пылала от
негодования. Дэвид слушал ее возмущенные излияния, полные слез, а его рука
сжималась и разжималась, но только четыре месяца спустя Кэти обнаружила, что
предвещали эти конвульсивные движения.
Закончив свою речь, она ожидала от него или заверений в том,
что он не делал ничего дурного, или оправданий. Вместо этого он встал, окинул
ее презрительным взглядом и отправился спать.
Его месть началась на следующий день. Ее суровое обращение
было встречено с утонченной бессердечностью. Казалось, он давал понять, что
просто терпит ее нежелательное присутствие в своей жизни. Существование Кэти
стало настоящей пыткой.
Он критиковал, а он умел это делать, — на Кэти обрушился
град болезненных уколов.
«Плиссированные юбки делают твои широкие бедра еще шире», —
беспристрастно замечал он. Кэти возражала, что у нее не широкие бедра, но
записалась на аэробику только лишь для того, чтобы быть уверенной в этом.
«Если ты пострижешься покороче, твой подбородок не будет
казаться таким выступающим». Кэти говорила, что до сих пор ее подбородок всем
нравился, но сделала стрижку покороче.
«Если ты будешь поднимать вверх колени, твой зад не будет
так покачиваться при ходьбе». Кэти поднимала колени, но чувствовала, что все
равно «покачивается».
Его глаза следовали за ней повсюду, выискивая малейшие
недостатки, пока Кэти не стала настолько неловкой, что не могла пройти по
комнате, чтобы не удариться о стол. Это тоже стало предметом его колкостей.
Подгоревшее блюдо, куртка, которую она забыла отдать в чистку, пыль, которую
она не вытерла с верхней книжной полки…
— Некоторые женщины в состоянии делать карьеру и при этом
содержать дом в чистоте, — заметил Дэвид однажды вечером, когда она чистила
пылесосом кресло. — Очевидно, ты не из них. Тебе придется оставить работу.
Оглядываясь назад, Кэти не могла поверить, как просто он
манипулировал ею. В течение двух недель Дэвид «работал допоздна в офисе». Когда
же он бывал дома, то полностью игнорировал ее. Если он все же заговаривал с
ней, то говорил с холодной насмешкой или вежливым сарказмом.
Кэти неоднократно, всеми способами, какие могла придумать,
пыталась прекратить их ссоры, но Дэвид наблюдал за ее усилиями с холодным
презрением. За две недели он умудрился довести ее до истеричного состояния и
заставил поверить, что она неуклюжая, глупая и неспособная. А ей шел только
двадцать первый год, и она как раз окончила университет, была напичканной
знаниями и наивной, в то время как Дэвид был на девять лет старше ее,
разбирался в психологии и в женщинах.
Мысль о том, чтобы оставить работу, привела ее в ужас.
— Но я люблю свою работу, — сказала она, и слезы потекли по
ее щекам.
— А я-то полагал, что ты любишь своего мужа, — холодно
возразил Дэвид.
Он посмотрел на ее руки, лихорадочно мечущиеся по столу.
— Мне очень нравится эта ваза, — оскорбительно протянул он.
— Отодвинь-ка ее, пока ты ее не опрокинула.
— Я не собираюсь ее опрокидывать, — взорвалась Кэти, рыдая,
и в ярости немедленно смахнула со стола дорогую хрустальную вазу.
