На следующий день он снова стоял у шкафа с книгами, но не проверяя наличие пыли, а выбирая себе для чтения. Библиотека невелика, но подобрана с толком, случайных книг здесь не было. Интересно, почему Екатерина словно забыла об этой библиотеке? Или вовсе не желает напоминаний о прошлой жизни, в которой было столько унижений?
Постепенно, беседуя с камердинером, размышляя, разглядывая, Ланской постигал нрав своей богини с совершенно новой для него стороны. И не разочаровывался, напротив, влюблялся все больше и больше. В каждодневных разговорах и прикосновении к ее вещам было легче переносить разлуку. Он гладил обложку Монтеня, понимая, что ее касалась любимая ручка, что эту страницу переворачивали любимые пальчики, и этот засохший цветок между двумя толстыми фолиантами оставлен ею, и этот рисунок тоже сделала она… Екатерина была с ним рядом все время, даже находясь во дворце в Царском Селе.
В Ораниенбаум приехал цесаревич, они собирались с великой княгиней Марией Федоровной в путешествие по Европе под видом князей Северовых, потому великий князь посещал любимые места, словно стараясь запомнить. Поездка должна быть долгой, дети оставались с бабушкой, и Мария Федоровна очень страдала из-за этого. Кроме того, в их любимом Павловске собирались разрушить оба дома, когда-то построенные для счастливых молодоженов Екатериной, – Паульлюс и Мариенталь, – и это тоже великой княгине казалось дурным знаком. Императрица твердила, что на месте деревянных домов будет выстроен большой дворец (так и произошло, этот дворец стал одним из красивейших в Европе), но каково знать, что твой дом строится без твоего присутствия!
Сам Павел Петрович страданий супруги не разделял, он уверял Марию Федоровну, что все чертежи будут присылаться им для подписи даже в Европу, а уж Карл Кюхельбекер, который остается надзирать за строительством, столь пунктуален и придирчив, что ни единой оплошности не допустит. К тому же Чарльз Камерон хотя и сноб да надменен, но свое дело знает.
Великокняжеская пара, заметив доброе отношение Ланского к их детям и ответную любовь мальчиков к фавориту государыни (за год Саша весьма подружился со своим маленьким тезкой – внуком Екатерины), тоже приняла его всем сердцем. Заехав в Ораниенбаум вместе с мужем, великая княгиня рыдала:
– Я была бы даже спокойней, зная, что рядом с мальчиками вы, Александр Дмитриевич.
– Я-то что? – разводил руками Ланской и принимался успокаивать княгиню, уверяя, что государыня – лучшая бабушка, какая может быть, оставлять с ней мальчиков не просто безопасно, но и желательно. А время в путешествии пролетит быстро, зато сколько можно будет рассказать сыновьям! – Я так жалею, что не имею возможности поехать с вами! Столько всего увидеть, со столькими людьми побеседовать!
Павел Петрович как-то странновато посмотрел на опального фаворита и усмехнулся:
– Я государыню вчера спрашивал, не взять ли вас с собой. Она ответила отказом, мол, самой нужен. А к чему нужен, коли рядом Мордвинов есть?
Мария Федоровна сверкнула на мужа глазами, тот понял, что последнее сказал зря, и постарался поправить:
– Но она мигренями жестоко мучается.
Эта фраза заслонила для Ланского все остальное и Мордвинова тоже. У Екатерины мигрень! Он знал, что нужно сделать, когда государыня страдает головными болями. Нужно взять ее голову на колени и ласково гладить волосы, перебирать прядку за прядкой, пока не пройдет. Знает ли о том Мордвинов? Вдруг не знает?!
Ланской едва вытерпел до конца визита великих князей и бросился писать Перекусихиной с советом подсказать новому фавориту, как сделать, чтобы облегчить боли государыни. Написал, едва отправил, как поутру из Петербурга примчался нарочный…
Государыню действительно который день мучила невыносимая мигрень. Перекусихина чувствовала себя даже виноватой, но только в том, что сказала все неосторожно, а не в том, что вообще сказала. Она уже ждала опалы, а пока таковой не было, усердно ухаживала за государыней.
Екатерина лежала, туго перевязав голову и время от времени прикладывая к вискам смоченную уксусом повязку. В спальне царило молчание, и Мария Саввишна, и Захар двигались на цыпочках, говорили шепотом, зная, что каждый звук, каждый стук отдается в голове их хозяйки болью.
– Маша, подойди…
Голос слабый – видно, измучена сильно.
– Да, матушка.
– Мордвинова позови…
Перекусихина не смогла сдержать неприятного изумления: еле жива, к чему любовника звать? Да и после того, что о Ланском ей рассказала, так-то вот почти сразу…
– Позови, позови, поговорить хочу…
Фаворит пришел быстро, знал, что отлучаться без разрешения нельзя, а уж к вечеру тем более. Но, услышав от камердинера, что хозяйка больна, явился не в шлафроке, а в форме, только мундир расстегнут. Но готов либо застегнуться, либо скинуть очень быстро, стоит только повелеть.
Не повелела, протянула слабую руку, позвала к себе:
– Сядь, поговорить хочу.
Он присел рядом с постелью в услужливо подставленное Захаром кресло, гадая, чем вызвана нежданная встреча.
– Ты меня прости, Николай, от отчаяния я тебя к себе позвала. Не надо бы… Волен ехать куда хочешь, деньгами и почестями не обижу… Хочешь, за границу года на три?
Отставка! И так быстро! Месяца не прошло, как его к этой спальне приблизили, и вот тебе! Горло молодого человека сжала обида – за что?!
– Ты всем хорош, только сердце у меня другому отдано. Честно скажу, со зла Сашу от себя отправила, а теперь не могу. Ни тебе лгать нельзя, ни мне. Свободен ты, Николай Семенович, прости меня за душевную злость такую.
– Прошу только за границу не отсылать, Ваше Величество, лучше в армию. Никогда никому слова не скажу о своем фаворе, клянусь!
Екатерина посмотрела на него долгим внимательным взглядом, потом кивнула:
– Верю. Иди.
Конечно, она постаралась отблагодарить мимолетного любовника, как благодарила всех, кто оказывался с ней рядом на ложе, пусть и совсем ненадолго. Николай Семенович сдержал свое слово, он никогда и слова не произнес о своем нечаянном возвышении и отставке и известность приобрел совсем не как минутный фаворит, а как боевой генерал.
Следующим Екатерина распорядилась позвать Потемкина. Перекусихина уже немного струсила, она понимала, что если Григорий Александрович узнает, кто именно его выдал, то житья не даст. Императрица, видно, поняла этот страх, чуть усмехнулась:
– Не бойся, не скажу, откуда знаю.
А вот Потемкин пришел в халате, под которым явно не было нижнего белья. То ли по привычке, то ли решил, что возвращен хоть на ночку в фавориты (и такое ведь бывало).
– Гришенька, ты б оделся, не ровен час простынешь.
– Тепло, – поморщился Потемкин, поняв, что в постель не зовут. – Как голова, Катя?
– Болит… Скажи, тебе Ланской деньги давал?
