«Сколь сильно изменил меня тот памятный день десять лет назад?» – спросила себя Кассандра. Она давно уже перестала вести себя, как подобает хорошей маленькой девочке, чтобы заслужить отцовскую любовь. По правде говоря, в последнее время она поступала прямо противоположным образом. И все же до самого конца так и не смогла расстаться с надеждой когда-нибудь завоевать его любовь. А теперь уже было слишком поздно.
У нее болело горло.
– Прощай, папа. Я люблю тебя! Господи, умоляю, прости его.
В руках у нее была поминальная веточка розмарина
[1]
. Прежде чем слезы ослепили ее вновь, Кассандра поцеловала цветок, бросила его в могилу и отвернулась.
Двое мужчин проследили из укрытия, как она уходила. Один из них угрюмо усмехнулся, предвкушая мрачную потеху, когда ее фигура растворилась среди низко свисающих ветвей плакучей ивы.
Улица Илай-Плейс находилась в той части Холборна, которую в порыве великодушия можно было назвать «бедной, но приличной», хотя покосившиеся городские особняки, окруженные заросшими бурьяном садами, почти не давали оснований для подобных утверждений. Номер 47 был не лучше и не хуже своих соседей. Внутри скопилось слишком много мебели, зато явно не хватало тепла, да и манеры слуг оставляли желать лучшего. Вдовствующая баронесса Синклер, привыкшая к парижской роскоши, находила окружающую обстановку ужасающе убогой и за три недели пребывания в доме даже не удосужилась распаковать большую часть своих вещей, упорно называя свое новое жилище «временным». У ее племянницы не укладывалось в голове, как можно было в это верить при том финансовом положении, в котором они оказались, однако, следуя давней привычке, Кассандра не стала перечить тетушке. Это не имело никакого смысла.
– Фредди! Сию же минуту убери ногу с чайного столика! Ты посмотри, сколько грязи уже налипло на колесики!
Сэр Фредерик Синклер послушно передвинул на диване свой увесистый зад и перекинул ногу в грязном сапоге через колено. На его глуповатом лице появилась извиняющаяся улыбка. Разрываясь между тщеславием и франтовством, он прятал свои редеющие волосы цвета соломы под белый пудреный парик, но его постоянно терзала мысль о том, что парики вот-вот выйдут из моды, и тогда ему придется предстать в высшем свете со своей ранней лысиной. Фредди энергично чихнул в носовой платок, спрятал табакерку и вытащил из кармана часы.
– Четверть одиннадцатого! – добродушно объявил он. – Чем вы намерены сегодня заняться, дамы?
Кузина Кассандра бросила на него вопросительный взгляд через зеркало, висевшее над камином.
– Что скажете? – безмятежно продолжал Фредди. – Джек Уилмотт хочет встретиться со мной в своем клубе в одиннадцать, потом мы поедем в «Геррикс» ужинать. Слушай, Касси, завтра в Воксхолле будет маскарад. Вот я и подумал: если мы пойдем инкогнито, тебе не обязательно быть в трауре. Никто же тебя не знает, так что можешь надеть все, что угодно. Вход всего девять шиллингов, матушка, так что поберегите лицо от морщин. – Фредди на удивление быстро овладевал модным лондонским жаргоном.
Кассандра медленно повернулась кругом, словно не веря своим ушам. Она бросила взгляд на тетушку, но та как ни в чем не бывало продолжала потягивать рюмочку миндального ликера. Впрочем, Кассандра давно уже перестала искать руководства – нравственного или практического – у своей тетки, поэтому ее не особенно удивило то, что леди Синклер промолчала и не одернула сына.
– Фредди… – начала было Кассандра и тут же смолкла.
Она так устала, что не находила в себе сил объяснять кузену, почему ей не хочется – пусть и под чужим именем – идти с ним на маскарад в Воксхолле через два дня после того, как состоялось публичное повешение ее отца, обвиненного в государственной измене.
– Нет, спасибо, я не пойду, – тихо сказала она.
– Да брось, Касси, давай сходим! Там будет Эллен ван Рейн, я точно знаю. Потрясающая девушка! Если бы ты пошла со мной, было бы куда проще…
– Фредди, почему бы тебе не отправиться по своим делам? – бесцеремонно перебила его леди Синклер. – Мне надо поговорить с Кассандрой наедине.
– Что? Ладно-ладно, ухожу.
Грязный сапог с грохотом обрушился на пол, а сам Фредди поднялся на ноги. Высокий, тяжеловесный, грубо сколоченный, он был точной копией своего отца, давным-давно отошедшего в мир иной сэра Кларенса. Почти все двадцать пять лет своей жизни Фредди провел в Париже, но так и не утратил добродушной, простосердечной неотесанности, благодаря которой в нем при первой же встрече можно было безошибочно распознать англичанина.
– Ну, так я пошел? – полувопросительно попрощался он и, захватив шляпу и трость, направился к дверям гостиной.
Как раз в эту минуту вошла горничная Клара с блюдом творожных ватрушек. Фредди на ходу подхватил сразу две.
– Оп-па! – ликующе прокричал он с набитым ртом уже с лестницы.
– Еще что-нибудь, миледи, пока я не заперла кладовку?
В голосе служанки слышался густейший акцент кокни, всякий раз заставлявший леди Синклер вздрагивать и морщиться.
– Полагаю, нет.
– Слушаюсь, миледи.
Клара присела в нелепейшем реверансе и удалилась.
Кассандра улыбнулась, перехватив взгляд тетушки.
– Это ведь только временно, – сказала она в виде утешения.
Леди Синклер отмахнулась.
– Подойди сюда, Кассандра, сядь рядом со мной. О Боже, ты ужасно выглядишь в этом черном платье, просто ходячий скелет! Я не смогу тебе позволить долго носить траур, дитя мое, но об этом позже. Слава Богу, ты хоть перестала лить слезы. Мы с Фредди уже начали тревожиться: ты казалась совсем больной. А ведь в твои годы внешность для девушки важнее всего, ты же должна это понимать. И это подводит нас к самой сути дела, не так ли?
Она растянула губы в улыбке, но ее глаза при этом остались холодны.
– Клара сказала мне, что сегодня утром ты отказалась принять Эдуарда Фрейна.
Кассандра заморгала.
– Тетя Бесс, сегодня был день… похорон моего…
– Да-да, конечно. Не сомневаюсь, что мистер Фрейн все правильно понял. Это был нелегкий день. Но он уже подошел к концу, и нам пора подумать о будущем. Я женщина небогатая, как тебе известно. Все эти годы мой брат обеспечивал тебя, как мог (кстати, это не означает, что мне не приходилось время от времени черпать средства на твое содержание из более чем скромного наследства, оставленного мне покойным сэром Кларенсом). Ты только не подумай, Кассандра, я не жалею ни о едином пенни, истраченном на тебя. Впрочем, надеюсь, ты меня слишком хорошо знаешь, чтобы заподозрить нечто подобное. Но теперь, когда от Патрика больше ничего ждать не приходится, а обстоятельства его смерти исключают для тебя всякую возможность получения наследства…
