Ему не нравился Вест. Он чем-то смазывал волосы, от него неприятно пахло, а его взгляд, когда он смотрел на Найденыша, был цепким и жадным, но все равно холодным. Иногда он притрагивался к Сидни – клал руку ей на спину или брал ее под локоть, поглаживал ее, когда думал, что никто не видит. Иногда она ему позволяла, а иногда отодвигалась в сторону.
Найденышу хотелось оттолкнуть Веста плечом подальше от нее, оскалить зубы и зарычать, предупреждая, чтобы он не подходил близко. Животные так поступали в период спаривания. Но он теперь носил человеческую одежду, ел вареную пищу, спал на одеяле. Означает ли это, что он стал человеком? Он не был уверен. Ему хотелось драться за Сидни. Если она не принадлежит Весту, он хотел завоевать ее для себя.
* * *
– На этот раз, Сидни, закрой глаза.
–Что?
– Оставайся на месте, просто закрой глаза. Я думаю, он подойдет ближе. Она послушно закрыла глаза и стала ждать, откинувшись затылком на спинку ажурного садового диванчика из кованого железа. Ржавые петли калитки скрипнули, когда ее отец вышел. Наступила тишина, нарушаемая только жужжанием пчелы в зарослях плюща. Потом калитка снова скрипнула, и в сад вошел Найденыш. Эти занятия начались как проверка его «чувства территории», но постепенно – когда выяснилось, что оно либо отсутствует напрочь, либо он не желает его демонстрировать – переросли в наблюдения за «желанием или нежеланием пойти на близкий контакт», как называл это ее отец. Пока он сам или Чарльз следили за происходящим через скрытую плющом расщелину в кирпичной стене в пятнадцати футах слева от Сидни, Найденыша раз за разом заставляли войти в сад, где кроме него, находился только один человек. Филип, Сэм, Чарльз, Сидни, тетя Эстелла и даже горничная Ингер – все по очереди исполняли эту роль, а теперь Сидни (она одна осталась под рукой, поскольку всем остальным, включая Сэма, игра надоела, и они разбрелись кто куда) пришлось сделать второй заход.
Она расслышала неясный звук, возможно, это был звук крадущихся шагов. А может, только почудилось? Он умел передвигаться совершенно бесшумно – до сегодняшнего дня она об этом не задумывалась. Прошло несколько секунд. Полная тишина. Он мог сидеть в беседке, увитой вьющимися розами, а мог и стоять совсем близко от нее. Смотреть на нее. Ресницы у нее затрепетали от усилия держать глаза закрытыми.
Верит ли он, что она спит? Сидни старалась дышать глубоко и размеренно. По коже у нее бегали мурашки, она почувствовала, как краска неловкости неудержимо заливает ей лицо и шею. Она остро ощущала свое собственное тело под желтым платьем с низкой талией, согнутые локти, стиснутые руки, сомкнутые колени. Пересохшие губы были полуоткрыты. Где же он? До нее не доносилось ни звука, ни малейшего движения. Может, его вообще здесь нет?
Нет, это невозможно, она больше не выдержит ни секунды. Сидни открыла глаза.
Вот он – стоит в трех шагах от нее. Опустив руки, он слегка подался к ней всем телом. Казалось, он ничуть не удивился, увидев, что она не спит. Ну да, конечно, он знал, что она притворяется.
Они пристально смотрели друг на друга. Это продолжалось бесконечно долго. «Мне бы следовало чувствовать себя ужасно, – подумала Сидни. – Это должно быть невыносимо». На самом деле она ничего подобного не чувствовала. Напряженность рассеялась, остался только взаимный и в равной степени острый интерес. Какое-то новое восприятие… Как это назвать? Они… приветствовали друг друга. Прошла еще минута, и Сидни совершенно естественным образом сказала:
– Привет.
По его лицу расплылась медленная, полная понимания улыбка. В душе у нее не осталось ни капли сомнения в том, что еще секунда – и он с ней заговорит.
Но тут ее отец с зажатым под мышкой блокнотом появился в саду. Его ворчливый голос мгновенно разрушил очарование.
– Зачем ты открыла глаза? Он мог бы подойти поближе, кто знает? Впрочем, это подтверждает мою гипотезу. В следующий раз надо будет попробовать с Филипом. Тут все дело в глазах, глаза – самое главное. А ну-ка пойди позови Веста. Он должен это увидеть.
Отец начал яростно строчить в блокноте, в один миг позабыв о ее присутствии.
Сидни встала, но стоило ей сделать шаг навстречу Найденышу, как он попятился от нее прочь. Она ничего не могла прочесть по его лицу: смена чувств происходила слишком быстро. Ей хотелось прикоснуться к нему, сказать… ну хоть что-нибудь, она не знала, что именно. Что она не виновата, что это была не ее идея. Она была в смятении, и ей казалось, что он ощущает то же самое. Сидни потянулась к нему, но в эту самую минуту он двинулся, не замечая ее протянутой руки, и отступил поближе к длинным свисающим веткам ивовых деревьев, росших в дальнем конце сада. Он отдалился от нее, и вернуть его было невозможно.
– Позвольте, – сказала она 0'Фэллону, стоявшему на страже у калитки.
Он ухмыльнулся и отодвинулся, но не настолько, чтобы дать ей свободно пройти: ей пришлось бы коснуться его, протискиваясь в калитку. Вспышка бурного гнева выплеснулась наружу неожиданно для нее самой.
– Дайте мне пройти, черт побери! – произнесла Сидни ледяным голосом, выговаривая каждое слово.
Он опешил и отступил назад, с вороватым видом оглядываясь на ее отца, чтобы проверить, слышал он или нет. Сидни проскользнула мимо него и бегом направилась к дому. « 75 июня 1893 года. Личные заметки.
Продвигаемся понемногу вперед. Вест предложил спровоцировать гнев 4.0. и проверить его способность к насилию, но я отказался: это неинтересно. Хочу выяснить другое: как вписывается эта tabula rasa
[8]
в противоречие между теорией выживания сильнейших, наиболее приспособленных особей и проявлениями бескорыстия, даже самопожертвования, которые мы наблюдаем. Муравьи поставили Дарвина в тупик: это единственный вид, выживающий благодаря альтруизму. Альтруистическое поведение заключается в том, чтобы приносить пользу другому индивиду за свой собственный счет. Согласно теории выживания наиболее приспособленных, процветать должны самые грубые, нахрапистые, лживые и пожирающие себе подобных. Они сильнее всех. Как же уложить в такую схему поведение муравьев? Дарвин в конце концов придумал следующее объяснение: муравьи – члены одной семьи, а семья подчиняется законам естественного отбора как единое целое. Ее следует рассматривать как отдельную особь, как индивид.
Применимы ли подобные рассуждения к человеческому существу, отлученному от общества ? Чем такое существо готово пожертвовать ради блага «семьи» ? Впрочем, Ч. О. уже вряд ли можно рассматривать как существо, полностью отлученное от общества. Возможно, несмотря на все меры предосторожности, наша «доброта» – мы дали ему пищу, одежду, кров – уже разрушила его первобытную суть, его дикость, которую мы хотели исследовать. Вскоре мы это узнаем наверняка. В любом случае, как ни прискорбно, пути назад уже нет. Увы, увы! Какая злая насмешка! Но еще не все потеряно. Работы непочатый край. Мы еще сможем написать о нем монографию».
