Он взглянул через плечо Осгуда на Майкла и послал ему одну из своих добрых рассеянных улыбок.
– Между прочим, они преуспели. Этот молодой человек – живое свидетельство их педагогических талантов, чего не могу сказать о себе. Я принес ему больше вреда, чем пользы.
– Каким образом? Улыбка профессора стала грустной.
– Я забыл, что имею дело с живым человеком, а не просто с объектом изучения. Я использовал Майкла, иначе это не назовешь. А когда увидел, что больше не могу его использовать, я просто отвернулся от него, забыл о его существовании. К счастью для Майкла, у меня есть трое замечательных детей, и ни один из них на меня ни капельки не похож.
Рука Сидни нащупала руку Филипа, их пальцы одновременно сжались. Стыдясь невольно выступивших слез, она увидела сквозь них, как на лице отца вновь появилась улыбка. «Я люблю тебя», – глазами сказала ему Сидни и прочла ответное признание в его взгляде.
– Вы когда-нибудь пытались узнать, кто родители мистера Макнейла, доктор Винтер?
– Я – нет, но моя дочь пыталась. Она наняла детектива, чтобы их разыскать. Насколько мне известно, ему это удалось.
– Как выяснилось, его родителями являются граф и графиня Олдерн…
– Ваша честь, я протестую против любых показаний, касающихся предполагаемых родителей обвиняемого, о самом существовании которых нам достоверно ничего не известно. На данном этапе речь идет о неправомерных, абсолютно умозрительных спекуляциях с чужих слов, порождающих неправовое предубеждение.
– Поддерживаю.
– Но, ваша честь…
– Советник, подойдите к председательскому столу. Вы тоже, господин прокурор.
В зале суда поднялся гул, пока судья шепотом совещался с представителями обвинения и защиты. Сидни могла лишь догадываться, о чем они говорят, но, когда совещание закончилось, она поняла по лицу мистера Осгуда, что спор решился не в его пользу. Вернувшись к своему столу, он коротко бросил: «Больше вопросов нет» – и сел.
* * *
После обеденного перерыва судья Толмен спросил, будет ли защита вызывать еще свидетелей.
– Могу я попросить минуту, чтобы посовещаться с моим клиентом?
– Но только минуту, – строго предупредил судья. Сидни ясно видела, что ему надоели бесконечные просьбы адвоката об отсрочках, переносах, совещаниях, – словом, попытки мистера Осгуда затянуть процесс. Да, представитель защиты пытался выиграть время. Даже присяжные об этом догадались, хотя и не понимали, в чем причина.
Майкл и его адвокат наклонились друг к другу. Осгуд шептал, Майкл слушал. Сидни не могла решить, что бы ей хотелось. Каким должен стать самый благоприятный результат их совещания? Если Майкл будет давать показания, мистер Меррик, несомненно, вытащит из него признание вины, но тогда каким же образом присяжные смогут его оправдать? А если он не будет давать показания, как это будет выглядеть в их глазах? Не взять слово в свою собственную защиту – разве это само по себе не является признанием вины?
– Я сказал «минуту», мистер Осгуд. Вы испытываете мое терпение, сэр. Адвокат пробормотал извинение и встал.
– Ваша честь, защите нечего добавить.
Трудно было сказать наверняка, что означал тихий ропот, пробежавший по залу после того, как мистер Осгуд объявил о своем решении. Но мистер Меррик улыбнулся, а это уж точно был недобрый знак. Майкл выглядел подавленным.
Плечи у Сидни поникли. Филип ободряюще хлопнул ее по колену, но ведь он тоже должен был понимать, что в запасе у них ничего не осталось, кроме заключительного слова мистера Осгуда.
Мистер Меррик подвел итог простейшим образом. Одежда Майкла и его имя на «уличающем документе» – рисунке Сэма – были найдены на месте преступления; два свидетеля опознали в нем лицо, совершившее деяние, а защита даже не попыталась опровергнуть их показания. Его виновность не вызывала сомнений. А все «аргументы» защиты – в голосе Меррика явственно послышались издевательские интонации – свелись к жалкой попытке отвлечь внимание суда от сути дела: преступные деяния имели место, и их совершил обвиняемый.
– Вы можете проникнуться сочувствием к мистеру Макнейлу. Вам могут быть понятны его мотивы. Кое-кому из вас они могут даже показаться достойными. Но по чистой совести вы не можете признать его невиновным на этом основании. В глубине души вы знаете, что у вас есть только один выбор. Ваш долг, господа, как бы вам ни было тяжело, сделать этот выбор. Благодарю вас.
Мистер Осгуд медленно поднялся с места. Он медленно заговорил. Он очень медленно произнес свою речь. А потом так же медленно повторил все сначала.
Когда он начал суммировать свои аргументы в третий раз, судья сухо прервал его:
– Это дело будет передано присяжным именно сегодня, советник, вне зависимости от того, закончите вы когда-нибудь свою речь или нет. Я ясно выразился?
Осгуд подавленно кивнул:
– Да, ваша честь.
Он повернулся к присяжным, расправил плечи и набрал в грудь побольше воздуха.
– Господа, я не стану больше испытывать ваше терпение. Я прошу вас только взглянуть на этого человека и увидеть его в истинном свете: он невиновен. И я заявляю вам, что в его глазах содержание животных в зоопарках является преступлением – бессовестным, бесчеловечным, антигуманным. Майкл Макнейл еще не настолько цивилизован, чтобы понять, что массовое заточение всех видов божьих тварей, населяющих землю и описанных наукой, – вещь абсолютно нормальная и общепринятая. Ведь мы считаем это своим неотъемлемым правом: провести летний день, переходя от клетки к клетке и разглядывая диких животных за прутьями. Если в этом есть жестокость, мы ее не замечаем. Мы считаем такое занятие безобидным, естественным для нашего человеческого мира. Никакой закон не нарушен.
Мистер Осгуд остановился и взглянул на своего подзащитного.
– Но Майкл Макнейл, – продолжал он, вновь обращаясь к присяжным, – новичок в мире людей. Он человек несведущий и невинный. Он совершил смелое и дерзкое деяние, которое вошло в противоречие с нашим человеческим законом, но для него оно не являлось преступлением. Он действовал от чистого сердца, в бескорыстном порыве, столь же непреодолимом для него, как стремление матери вбежать в горящий дом, чтобы спасти своего ребенка. В точно таком же порыве он сам рисковал жизнью, спасая тонущего, как он полагал, маленького мальчика.
Адвокат сделал еще одну небольшую паузу и снова заговорил:
– Он, должно быть, сознавал, что ему не уйти от ответственности. Не исключено, что он даже понимал всю безнадежность своей затеи. Эти соображения не остановили его. Я попросил бы вас поставить себя на его место, но я знаю, что вы не можете это сделать. И я тоже не могу. Никто из нас не может. Жизнь моего подзащитного была уникальна, она настолько далека от нашего повседневного опыта, что даже воображение, ничем не может нам помочь. Именно по этой причине вы должны отпустить его с миром, признать его невиновным. Потому что он не просто невиновен, он невинен в самом глубоком смысле этого слова: он безгрешен. В этом человеке нет ни капли зла или жестокости, он не ведает насилия. В лице Майкла Макнейла вы видите человеческое существо в его естественном состоянии. Непорочное. Чистое. Как у любого человека, у него есть свои маленькие слабости: как мне говорили, он порой забывает мокрые полотенца на полу в ванной, а иногда погружается в мечтания настолько, что не слышит слов, обращенных к нему окружающими. Но суть в том, что его еще не коснулось растлевающее душу влияние общества. Майкл таков, каким его создал бог. Люди еще не успели его испортить. Он невинен. Поэтому я прошу вас его освободить. Не потому, что вы оправдываете то, что он совершил, но потому, что вы уважаете то, чем он является. Благодарю вас.
