Анна поняла, что он знает.
– Если собираешься капитулировать, тебе следует сдать оружие.
– Что? Ах, это…
Она улыбнулась и протянула ему крокетный молоток, который продолжала машинально сжимать в руке, сама того не замечая.
– Как продвигаются дела у нашей команды?
– Успешно с тех пор, как ты ушла, – засмеялся Броуди, обнажив ровные белые зубы.
Анна вздернула подбородок с преувеличенно оскорбленным видом.
– Я перестала играть, – призналась она, понизив голос, – потому что мне хотелось смотреть на тебя.
«На твои красивые длинные ноги, на широкие плечи, такие сильные и мускулистые, на ловкость твоих движений…» – добавила она мысленно.
Его смех затих. Несколько долгих секунд они стояли, глядя друг на друга и не слыша, не замечая ничего вокруг. Казалось, прошли века, а не полдня с тех пор, как они в последний раз занимались любовью. Его чувственный, щедрый рот манил ее. Анна задрожала от слабости, словно умирала от голода.
– Ник! – раздался чей-то оклик у него за спиной, и ей пришлось опустить глаза. – Скорей, Ник, сейчас твоя очередь!
– Тебе лучше уйти, – тихо сказала Анна.
– Я предпочел бы поцеловать тебя.
– Я тоже.
Броуди испустил страдальческий вздох, повернулся и пошел прочь.
Старательно избегая изумленного взгляда Эйдина, Анна принялась отыскивать глазами Милли. Ее не было видно среди дам, которые накрывали столы для пикника, она не присоединилась к мамашам, водившим хоровод с детьми в тени раскидистых дубов, не пошла смотреть на игроков в крокет, не села в шезлонг под парусиновым навесом рядом с почтенными матронами.
Наконец Анна заметила знакомую темную головку. Держа спину прямо, вытянув руки по швам, Милли спускалась по тропинке, ведущей вниз с холма. Покинув гостей, окружавших сэра Томаса, Анна поспешила вслед за подругой.
– Милли! – позвала она.
Ее подруга замедлила шаг, но не обернулась.
– Мне не следовало приходить, – вздохнула она, когда Анна, запыхавшись, догнала ее. – Я так и знала.
– Что случилось? Тебя кто-то обидел? Кто-то что-то сказал?
На лице у Милли промелькнуло горестное выражение, но она так ничего и не ответила.
– Идем со мной, Милли. Вот сюда, я расстелила одеяло…
Она просунула руку под локоть подруги и ласково потянула ее за собой, стараясь по лицу Милли догадаться, что с ней случилось.
– Ты ведешь себя неразумно, Анна. Нельзя так поступать на глазах у всех этих людей. Тебе вообще не следует появляться в обществе вместе со мной.
– Это ты ведешь себя глупо! Как ты можешь так рассуждать? – горячо возразила Анна. – Мы сядем вот здесь, под деревом, и никто нас не потревожит. Кто с тобой говорил? Что случилось?
– Ничего. Это не имеет значения.
Подруги опустились на расстеленный Анной плед, причем Милли повернулась спиной ко всей компании. Анна поняла, что ей не хочется обсуждать неприятный эпизод, и не стала расспрашивать Милли. Некоторое время они сидели молча. Анна ела вишни и, чувствуя себя ужасно распущенной, бросала косточки в траву.
С того места, где они расположились, виднелось устье реки и смутно темнеющие вдалеке холмы Уэльса. Позади них расстилалась вересковая пустошь Грейт-Хит, а с южной стороны вздымались Пеннинские горы. Анна машинально отметила про себя, что листья на деревьях налились глубоким, темно-зеленым цветом, как будто устали и готовы вот-вот облететь. Птенцы тоже выросли и оперились. Ей стало грустно. Она частенько грустила в последнее время, но гнала от себя печальные мысли, не позволяя им разрушить свое хрупкое счастье. Ей не хотелось грустить. Особенно сейчас.
– Я наняла адвоката, – внезапно сказала Милли. – Я тебе еще не говорила?
– Ты говорила, что собираешься его нанять.
– Его зовут Мэйсон.
– Мистер Мэйсон хороший адвокат? – поинтересовалась Анна.
– Дело в том, что его фамилия Мактавиш. Мэйсон Мактавиш.
– Вот как?
– Да, он очень хороший адвокат.
Анна не смогла удержаться от вопроса:
– Ты рассказала ему, почему оставила Джорджа?
Милли со вздохом опустила глаза и уставилась на свои руки.
– Да, пришлось рассказать. Он утверждает, что иначе нельзя.
– Наверное, он прав.
Анна умолкла, борясь с чувством обиды и разочарования, потому что Милли нашла возможным довериться постороннему человеку, мужчине, а не ей, своей лучшей подруге.
– Жаль, что я живу не здесь, – вздохнула Милли, опираясь на руки и откидывая голову, чтобы полюбоваться голубым небом сквозь зеленые ветви дуба. – Вдали от городской толпы. Я так устала… Если бы я жила в деревне, то могла бы вновь начать писать. Джордж мне не разрешал. Я тебе не говорила? Это было… одно из тех занятий, которых он не одобрял.
Почувствовав, как открывается брешь в стене замкнутости, окружавшей Милли, Анна решила рискнуть.
– Почему ты так несчастна? Расскажи мне, что было у тебя с Джорджем.
Одного взгляда на лицо подруги – отчужденное, несчастное, пристыженное – оказалось довольно, чтобы заставить ее пожалеть о своем опрометчивом порыве.
– Прости, мне не следовало спрашивать, но ты мне так дорога, что я бы хотела…
– О, это все моя вина! Я не могу… Прости меня, Анна, но я… все еще не могу заставить себя рассказать об этом. Пока еще нет.
– Ну так не будем об этом говорить. – Анна принялась торопливо подыскивать новую тему. – Мне кажется, моему отцу сегодня гораздо лучше. Посмотри на него, он так энергичен и оживлен.
– А как его здоровье?
– Не очень хорошо. По правде говоря, с каждым днем ему становится хуже. Он все путает, принимает Джо… принимает Николаса за моего брата. А меня… – Она безрадостно рассмеялась. – Иногда мне кажется, что он вообще не помнит, кто я такая.
Примерно так же отец относился к ней и раньше, когда был совершенно здоров, но ей не хотелось в этом признаваться.
– А когда возвращается Дженни? – спросила Милли, чтобы отвлечь подругу от горьких мыслей.
– Я точно не знаю, – пожала плечами Анна.
– Визит довольно сильно затянулся, тебе не кажется?
– Да.
«И пожалуй, грозит затянуться еще бог знает насколько», – подумала Анна. Ей следовало бы отправить Дженни письмо, написать, что все прощено и забыто; она подозревала, что кузина только этого и ждет. Однако Анне требовалось время. Ее рана все еще кровоточила, а ей хотелось, чтобы прощение было искренним и шло от сердца.
Дженни поступила глупо и бесчестно, но теперь сама страдала от собственного вероломства. Больше всего Анну огорчала одна мысль: что бы ни случилось, прежних отношений им уже не вернуть. Они могут простить друг друга, но то, что между ними произошло, никогда не будет забыто.
