Особой потребности исповедоваться я не ощущала и уже надеялась, что мне удалось избежать разговора по душам, но Дашка не выпустила меня из своих когтистых лап.
Наспех покормив и выпроводив семейство из кухни, подруга с бесцеремонностью патологоанатома приступила к вскрытию:
– Он что, правда тебя изнасиловал?
– Нет, конечно, все было по обоюдному согласию.
– И как он тебе?
– В каком смысле?
– В смысле, в постели.
– Дашка!
– Витька!
– Дашка, а как у вас с Вахрушевым?
– Нечестно переводить стрелки! У нас с Вахрушевым никаких новостей с постельного фронта. Ну почему из тебя все приходится тянуть клещами? Тебе понравилось?
– Отстань, – попросила я.
– Не отстану, ты же меня знаешь.
Я знала.
– Мне понравилось, – созналась я.
– А ему?
Вопрос поставил меня в тупик. Действительно: понравилось Тихомирову предаваться со мной любви или не очень? Все же мужчины – инопланетные существа. Могут заниматься этим с кем угодно, даже с нелюбимой, даже с малознакомой женщиной. Или вообще – как вариант – с незнакомой.
Мы с Тихомировым все-таки были знакомы, и я надеялась на лучшее:
– Наверное.
– Ты не уверена?
– Как можно быть уверенной в чувствах мужчины?
На Дашку опять напал приступ зуда, она кинулась на поиски склянки с протиранием, склянку свистнул кто-то из болезных, поднялся шум, и я засобиралась.
– Разговор не окончен! Я приеду, как только смогу, – пригрозила подруга, – и ты мне все расскажешь. Все!
Я не удержалась и хихикнула: Дашка, не отдавая себе отчета, терлась ухом о встроенный шкаф.
Семечки, как я установила экспериментальным путем, являются отличным успокоительным средством. Рот и руки заняты, мысли и эмоции замедляют ход. Опять же – удовольствие (при условии, конечно, что семечки свежие, маслянистые, чуть поджаренные и подсоленные), и привыкания к полезным микроэлементам, содержащимся в семечках, не наступает. Еще семечки стимулируют умственную деятельность – утверждаю со всей ответственностью.
Еще один плюс – подсаживаясь на семечки, счастливо избегаешь других наркотиков.
В общем, я сидела в саду, грызла семечки, думала о соседе и следователе, в сотый, тысячный раз сопоставляла все факты. Вывод, к которому я пришла, был неутешительным: Тихомиров вернул письмо автору…
Я ныряла за воспоминаниями, как ловец жемчуга, на такую глубину, что рисковала не выплыть.
…Настроенный на примитивный секс Степка не представлял собой никакой тайны, а тихушник Тихомиров всегда был с двойным дном.
Может, сосед Степан – близкий знакомый Переверзева?
Штука в том, что друзей у Степки не было: этому донжуану были незнакомы моральные нормы, он тащил в постель подружек друзей, за что бывал не однажды бит.
Не было желающих соревноваться со Степаном в искусстве обольщения, не было ему равных.
Нахально-раскованная манера, сокрушительно-неотразимая внешность – девицы падали к его ногам, как переспелые плоды.
Степан Переверзев загубил много девичьих душ, исключение сделал только для дочери генерала.
По поводу этого брака ходили разные слухи, но основная версия была – расчет.
После женитьбы Степа на короткое время выпал из роли соблазнителя, потом все возобновилось. Несмотря на отдельную квартиру недалеко от «Сокола», Переверзев был частым гостем в общежитии. Ни одна вечеринка не обходилась без этого ловеласа. Мартовский Кот – иначе Степана за глаза не называли… Да и в глаза тоже… Боже! Кот Мартовский! «К. М.» – мой аноним-затейник…
Все оказалось до обидного просто.
– Это ты!
Степан обмяк и устало опустил плечи:
– Все-таки ты тормоз, Витька.
– Надо поговорить, – предложила я.
– Ты одна?
– Одна.
Я бы с радостью сделала вид, что ни о чем не догадалась, что для меня по-прежнему сосед – всего лишь малосимпатичный тип с поврежденными связками и шрамом вместо лица. Но у меня были вопросы к Степе.
«Что ищет он в краю далеком, что кинул он в краю родном?» – это было не простое бабье любопытство, это было болезненное желание понять, из-за кого я вычеркнула тринадцать лет жизни.
Степан перепрыгнул через ограждение, и теперь мы сидели в саду вместе.
В руках у Переверзева была баночка с пивом, а я продолжала грызть семечки.
– Почему ты выбрал Заречье? – прислушиваясь к гулким ударам сердца, спросила я.
– Как-то запало в голову название. А когда тебя увидел, понял – откуда знаю этот городок. Хотел уехать, а потом передумал. Ты все равно меня не узнала, опасаться было нечего.
– Помнишь Людку Масленникову?
– Помню, – не очень уверенно кивнул Степан.
– Она сказала, что ты погиб.
– А ты так не считаешь?
В душе у меня пышным цветом распускалась жалость к Переверзеву. Так и хотелось прижать страдальца к груди и защитить от всех напастей, жестокостей и несправедливостей.
– Так ты забрался в нашу глушь, потому что утратил былую красоту?
– И поэтому тоже. Но в основном потому, что утратил себя. На работу не устроиться – диплома лишили за халатность. Взрыв и пожар на заводе произошел по моей вине – это доказало следствие. Кстати, следствие вел Тихомиров. Мог посадить, да тесть отмазал. Правда, настоял на разводе. Жена, как только увидела меня в реанимации, собрала мои вещи. Мне из больницы идти фактически было некуда, но я жену не осуждаю.
Благородство было так же чуждо прежнему Степану, как жалость – садисту.
Перемены были очевидны.
– Скажи, а почему симпатические чернила?
– Что? И ты туда же? Да не писал я этих писем!
Сумерки легкой дымкой опустились на нас, размыли профиль Степана, а в модуляциях его сиплого голоса все ближе проступали знакомые интонации.
– Знаешь, что меня с толку сбило? – пропустив мимо ушей возражения Степана, продолжила я.
– Что?
– Профессиональная привычка все выстраивать в цепочку. Сначала пришло письмо, а потом я заметила, что в доме кто-то поселился.
– Еще раз повторяю: я не писал и не посылал тебе никаких писем. Сама подумай: каким идиотом надо быть, чтобы таким извращенным способом объясняться женщине в любви! Вместо того чтобы просто сказать «я тебя хочу», царапать на бумаге лимонным соком или крахмалом – полный бред!
Степка влил в горло остатки пива, метким броском послал банку в бак для мусора и вдруг резко схватил меня за локоть:
