– Дим, какие шутки, если у тебя запой? Посмотри в зеркало!
Я сознательно преувеличивала последствия загула – трехдневная попойка почти не отразилась на Димкиной физиономии, если бы не мое нынешнее состояние, я бы и на запах перегара не обратила внимания.
– Слушай, не уходи, я сейчас приведу себя в порядок, и поговорим.
– О чем?
– О нас.
Предложение было заманчивым, но мне требовалось время на осмысление и анализ фактов. Хлорид кобальта в квартире Тихомирова – это факт, с которым не поспоришь.
– Мне пора, я и так загостилась. Скоро на работу, а я в таком виде…
Стараясь не вдыхать пары спирта, я протиснулась мимо Тихомирова в прихожую.
– Ты стала еще красивей, – догнал меня ласковый голос, от которого похолодело в животе и ноги перестали сгибаться в коленях.
– То ли еще будет, – пообещала я, намереваясь шмыгнуть за дверь.
– Стой!
Горячая ладонь сжала локоть, в затылок ткнулись жесткие губы. Спиртные пары забили ноздри, в горле булькнул чай, я зажала рот ладонью, но было поздно…
– Фу. – Я втянула голову в плечи.
За спиной стояло трагическое молчание, я с покаянным видом оглянулась:
– Прости.
– Это ты из-за меня так? – выпустил мой локоть Димка.
– В каком-то смысле… – вынуждена была признать я.
– Я противен тебе?
– Дим, я это… ну, в общем…
– Ну, говори как есть, – жестко потребовал Тихомиров.
– Задержка у меня, – проблеяла я и юркнула в ванную за тряпкой.
– Задержка чего?
– Умственного развития, – крикнула я из ванной и постояла, ожидая хоть какой-то реакции на сообщение – Тихомиров молчал.
Я вышла, убрала за собой и снова улизнула в ванную, так и не дождавшись какой-либо реакции.
Высунулась из ванной – Дмитрий с опрокинутым лицом все так же стоял под дверью.
– Ты не знаешь, что это? – протянула я ему пакет с таблетками пресловутого хлорида кобальта.
– А что это? – Мозг Тихомирова не подавал признаков жизни.
– Чур, я первая спросила.
– Где ты это взяла?
– Под ванной, когда разгребла завалы.
Дима взял пакет, хмурясь, разобрал плохо пропечатанную надпись и уставился на меня непроницаемыми глазами:
– Что за ерунда? – Если это была игра, то игра талантливая.
– Это то, что использовал аноним, когда писал мне первое письмо.
– Подожди, – Дима погрузил пятерню в вихры, – я тут случайно разговорился с хозяйкой.
– Ты – разговорился? Ну-ну.
– Да, вчера. Мы с ребятами сидели, а она пришла показания счетчика снимать, так вот мы разговорились…
– Оказывается, ты болтливым становишься только в двух случаях: в состоянии крайне тяжелого похмелья и в постели, – разозлилась я больше на себя, чем на Димку. С какой-то стати я ревновала следователя к квартирной хозяйке!
Тихомиров мягко отстранил меня от двери в ванную:
– Эту квартиру снимал твой Переверзев, пока дом не купил. Не уходи, я умоюсь и отвезу тебя на работу, – увидев мое лицо, добавил Дима.
– Так что ты хочешь, чтобы я сделал?
Вечером Тихомиров привез мне букет роз, торт и три золотистых ананаса.
Я расценила это как акт капитуляции и перестала терзаться.
– Ты должен забыть про «Стефановера». – По-моему, моей наглости могла позавидовать даже Верка Рысакова.
Дмитрий уписывал третий кусок торта и настроен был благодушно.
– А почему я должен о ней забыть?
– Потому что, во-первых, меня попросили об этом друзья, а во-вторых, в этом предприятии есть моя доля.
– Кто бы сомневался! Хорошо, – подозрительно легко согласился следователь, – но при одном условии.
– Условии?
– А как ты думала?
– Я думала, без всяких условий, – промямлила я, сразу растеряв всю наглость.
– Условие вполне выполнимое, – обнадежил Тихомиров, – я забуду о «Стефановера» в обмен на штамп в паспорте.
– Тебе нужна прописка?
– Нет, мне нужен штамп о семейном положении.
– Это что, к прокурорским предъявляют новые квалификационные требования?
– Ага. Пообещали должность, если женюсь.
Тихомиров потянул меня со стула, пересадил к себе на колени и зарылся в мои волосы.
– Ты всегда так приятно пахнешь, – пробормотал Дима.
– Ну да, – неуверенно кивнула я.
– Ты так двигаешься, у тебя такая красивая легкая походка, ты такая пластичная, – продолжал бормотать Дима.
– Ну еще бы, – с удивлением подтвердила я.
– Ты такая загадочная, – перечислял Тихомиров.
– Точно, – поддакнула я.
– У тебя необыкновенный, завораживающий голос. – Тихомирова как прорвало.
– Что есть, то есть.
– Когда ты рядом, я перестаю соображать. Не могу поверить, что ты со мной. Я, наверное, не заслуживаю такой женщины.
– Не поняла, – испугалась я, – так ты отказываешься на мне жениться?
– А ты пойдешь за меня?
– Если ты согласен, то я тоже согласна. А если ты не согласен, то я тоже не согласна.
– Витюшка, – хрюкнул Тихомиров.
– Димка, – попросила я, – не плачь, а то я тоже реветь начну.
– Матрешкам плакать нельзя.
– Каким еще матрешкам?
– Ты теперь матрешка – два в одном.
Эпилог
Снова была весна – третья весна моего замужества. Мы с Тихомировым растили дочь и ждали второго ребенка.
В общем-то ничем не выдающееся, обычное межсезонье, с птицами, ошалевшими котами и грязью, было бы самой счастливой порой моей жизни, если бы не четвертое письмо…
«Ты стала еще красивее, желаннее и недоступнее. Если бы ты знала, как я скучаю по тебе», – письмо-жалоба, письмо-вопль.
Несмотря на обжигающие строки, послание холодным ветром пронеслось по душе, оставив за собой неясную тревогу, от которой невозможно было отмахнуться.
Я охраняла семью любовью, строила замки из кубиков с дочерью, пришивала пуговицы на белые рубашки прокурора Тихомирова и боялась: вдруг моей любви не хватит, чтобы уберечь все это?
Дашка изредка прорывала блокаду, сюсюкала с крестницей – нашей двухлетней Янкой, раздувала ноздри в сторону Дмитрия Сергеевича.
