Асфальт во дворе был дырявым, фонарь не горел, скамейка перед подъездом недосчитывалась нескольких досок, картину довершали мусорные баки, рядком стоящие вдоль торцевой стены соседнего дома.
— Василь Василич, вы идите, спасибо, я уже тут не заблужусь.
По какой-то причине Лера чувствовала себя ответственной за разрушительное действие времени и за вонизм, исходящий от мусорки. Очарование вечера в атмосфере двора улетучилось, и как-то само получилось, что Лера употребила «вы» вместо «ты».
— А вдруг. Кстати, я тоже вырос в доме без лифта, — вспомнил Крутов, когда они оказались в сыром и темном, как подвал, подъезде пятиэтажки, — там, рядом с пустырем. — Так что идем.
Идем — было легче сказать, чем сделать.
Площадку первого этажа освещала полоска света, пробивающаяся откуда-то сверху. Инстинкт самосохранения оказался сильнее инстинкта продолжения рода — без всяких задних мыслей поддерживая друг друга, Лера с гостем преодолели пролет.
Выйдя на свет, Крутов пропустил Леру вперед и в ту же секунду понял, что допустил оплошность: практически перед носом у него оказалась фантастическая попка. Сердечный ритм стал подозрительно похож на сигнал SOS, который судорожно отбивает в эфир команда захваченного пиратами судна.
Думать о чем-то кроме филейной части тела журналистки, настойчиво мельтешащей перед глазами, Крутов был не в состоянии. Округлости призывно покачивались, в разрезе юбки мелькали ножки…
И случилось то, что не могло не случиться, — эрекция. С каждой ступенькой состояние усугублялось.
Состояние Крутова странным образом передалось Лере: у нее одеревенела поясница и ноги налились свинцом. Она чувствовала Василия всем существом, ощущала каждой клеткой и межклеточным пространством.
Между тем за ее спиной подозрительное молчание сменилось еще более подозрительным сопением. Лера как за соломинку хваталась за мысль, что депутат задыхается от подъема наверх, но характерная неловкость — предшественница близости — и обострившееся женское чутье подсказывали, что одышка имеет другую природу. Нужно срочно, немедленно отвлечься, иначе они займутся этим прямо здесь, на заплеванной лестнице. Говорить — о чем угодно, только говорить. Детская тема, предложенная Крутовым еще на подступах к дому, казалась спасательным кругом.
— Говорите, в таком же доме жили? — ухватилась за плавсредство Лера.
— Отец служил, — прохрипел Василий, — мать у меня врачом участковым работала, днем и ночью по вызовам моталась. Жили мы с дедушкой и бабушкой. Я даже не мог пригласить друзей — некуда было, впятером в двушке. Обитали мы под крышей, и мне как-то пришла в голову удачная идея сделать мансарду на чердаке. Отгородил кусок с окном, выложил стены из облегченных блоков, покрасил их, на пол бросил линолеум, вывел проводку. Друзья помогли, и мы потом в мансарде у меня тусовались.
Против воли Лера представила Василия в школьные годы. Видение было таким ярким, что Лера остановилась и обернулась, чтобы свериться с оригиналом.
Оригинал замер на ступеньку ниже, поднял тоскующий взгляд голодного зверя, и Лера не удержалась — положила руку на макушку Василию. И погладила.
И тут со стареющим мачо, любимцем женщин, журналистов и электората случилось то же, что и с Лерой в ресторане «Барбара», — он практически потерял сознание.
На ногах Крутов устоял, но по всем остальным признакам это был обморок. Глубокий, грозящий перейти в кому. Стратегически это было ошибкой, политическим промахом, повлекшим полную и безоговорочную капитуляцию.
Зарывшись лицом в горжетку Норы Максимовны, Крутов обнял Леру и с первобытной силой прижал к себе. У Леры хрустнул позвоночник.
— Идем к тебе, — донеслось из горжетки. Библейская мудрость Соломона сложила штандарты к рубиновым ботиночкам с тупыми мысами.
В середине ночи обнаружилось, что у Леры в холодильнике, кроме коньяка и морковных котлет, купленных на случай, если она доживет до утра, ничего нет.
Превратности судьбы — котлеты не дожили до утра, а Леру, хоть и с натяжкой, можно было признать живой.
— А что-нибудь еще можно? — жалобно спросил Василий, уписав четвертую жертвенную котлетку. — Что-нибудь типа яичницы.
— Холестерин в четвертом часу ночи? — выкатила глаза Лера.
— Странно. Ты не выглядишь человеком, который ест только морковку. — Для полового гиганта Крутов был чересчур сообразительным. С Лериной точки зрения, некоторое отупение после двукратного соития выглядело бы предпочтительнее.
— Могу предложить гречку или овсяную кашу, — оправдывалась горе-кулинар.
Ужасная правда состояла в том, что в доме не было даже хлеба, не говоря уже о яйцах, и Лере ничего не оставалось, как прикинуться принципиальной противницей яичницы, как и многого другого.
— Любовная лодка разбилась о быт, — с преувеличенной грустью констатировал Крутов.
Лера потрогала разгоряченные щеки:
— Уже? Так быстро?
— Если б я знал, что ты будешь морить меня голодом, я бы не поддался слабости.
— Значит, ты поддался слабости? — всматриваясь в точку на потолке, осторожно уточнила Лера.
Такие, как Крутов, не станут потакать слабости, такие, как Крутов, со слабостью расправляются самым безжалостным образом, вырывают с корнем, как сорняк. Уже завтра или даже сегодня Василий забудет ее — проходной вариант, случайно подвернувшийся и скуки ради оприходованный.
— Слышу по голосу, сейчас ты из меня слепишь бабника и записного ходока. А я только за яичницу и кусок колбаски оказываю услуги одиноким дамам. Честно-честно.
— Я так и думала. — Лера замахнулась подушкой, но Крутов перехватил снаряд.
Борьба зашла в тупик.
— Интересно, о чем ты сейчас думала? — Василий незаметно потянул одеяло, скрывающее прелестницу, но сдернуть не успел.
Лера вовремя раскрыла обман, свободной рукой успела вцепиться в край и натянула одеяло до подбородка.
— Думаю, что ты корыстный тип. Ладно, так и быть, я пойду в «24 часа» и куплю яиц.
Теперь уже Василий, не скрываясь, тянул одеяло на себя. Лера не отпускала свой конец, но покров вероломно сползал, обнажая шею, затем плечи и ключицы, вот уже показались полушария грудей. Лера попыталась закрепить позиции, но в решающий момент ветхий мамин пододеяльник предательски затрещал, отвоеванный край пришлось выпустить, и Лера с визгом заслонилась подвернувшейся подушкой.
Подушка подвернулась маленькая, прикрыться удалось лишь частично.
— Конечно, — взгляд Крутова жадно впитывал беззащитную Леру, — как только вижу такую вот женщину, с такой вот грудью, с такими плечами, шейкой, животиком, попкой и такими ножками — так и просыпается корысть. Она в области паха располагается, да?
— Болтун. Выбирай — я или яичница.
