Лера окинула быстрым взглядом объемы бизнесмена, представила картину в натуралистических подробностях и выскочила из-за стола.
К тому моменту, как Лера вернулась, мужчины накатили еще по одной, Василий тяжело поднялся и, нетвердо ступая, скрылся за домом.
Проводив страдальца взглядом, полным невысказанного сочувствия, Крашенинников под сел к Лере.
— Что мы все о делах да о делах? — перешел на интимный шепот Борисович и обнял Леру за плечи, отчего ей моментально захотелось огреть распоясавшегося profondo чем-нибудь тяжелым. А еще лучше — дотянуться до ружья и взять Крашу на мушку.
— Александр Борисович, — Лера стряхнула с себя медвежью лапу Борисовича и пересела через стол, — я здесь по делу.
— Сучье вымя, — заявил Крашенинников, отрыгнув.
— Что? — растерялась Лера.
— Да не ты, есть одна. Такого парня, такого орла уделала.
Лера нахохлилась:
— А что такое? — Говорила она Галке, что с Крашенинниковым дел иметь нельзя.
— Какая-то профура сердце разбила нашему Васеньке. Он, болезный, вторую неделю ружье из рук не выпускает, вошел в штопор, слышать о бабах, пардон — дамах, не хочет, видеть никого не желает. Смерти ищет, — окончательно сбился в трагедию предприниматель.
Такого поворота Лера не ожидала. Это она-то сучье вымя и профура? Это она-то разбила сердце драгоценному Васеньке?
— Ну, этот-то быстро утешится, — с неожиданной злостью ответила Ковалева. Уроки Бочарниковой не пропали даром.
В ответ Крашенинников издал неопределенный звук и переменился в лице:
— Да что ты понимаешь в настоящей любви?
— Ой, господи, — скривилась Лера.
Борисович еще больше покраснел, а голос приобрел особую интонационную выразительность.
— Поверхностные вы существа, бабы, — поделился глубоко научным выводом Крашенинников и даже не подумал сделать исключение для присутствующих, — мелкие душонки.
— Это что-то новенькое, — имея в виду первую часть реплики, заметила Лера.
— Новенькое, говоришь? А разве не вы любите ушами? О чувствах на каждом перекрестке треплетесь, с соседками, с одноклассницами, с подругами, с коллегами подробности мусолите. Так и разбазариваете чувства. А мужик — он все в себе, как торфяник: горит на глубине — фиг потушишь.
— Да вы поэт, я смотрю, — фыркнула Лера.
— Молодая еще, — с осуждением заметил Борисович, вызвав у Леры бурю возмущения.
— Я вас умоляю! В глубине! Этот ваш страдалец напоказ уже, поди, забыл, из-за кого он здесь.
— Не смей, — рявкнул Борисович так, что Лера подпрыгнула, — не зная человека, судить о нем и его чувствах!
Незаметно для себя оба распалились. Борисович — потому что был горяч по своей природе, Лера — потому что ее опять сделали козлом отпущения. Ну сколько можно, на самом деле?
— И вообще, может, нет никакой профуры, и ваш друг вовсе не от женщины прячется, а от ответственности!
За эти несколько дней Лера о чем только не передумала.
Покоя не давало одно: почему Василий так легко отказался от нее? Мысль, которую она высказала вслух, поразила Леру. А что, если Крутов на самом деле испугался ответственности?
— Чушь собачья! Это любовь.
За столом становилось жарко, как на ток-шоу, разогретом подсадными утками — актерами.
— Отличный способ вернуть любовь — спрятаться в этой дыре.
— Бывают обстоятельства, — вывернулся Борисович.
Намек на обстоятельства Лера поняла по-своему: значит, Крутов разболтал Борисовичу про звонок анонима?
— Все эти обстоятельства — до первой смазливой мордашки. — Слезы душили Леру, чтобы не расплакаться, она почти кричала, соревнуясь с Крашенинниковым. — Насколько я знаю, на улицах полно утешительниц.
— Вот! — победно громыхнул Борисович. — Я о том и говорю: у любой шлюхи больше сердечности, чем у наших ломак-интеллигенток, которые цены себе не сложат.
И тут Ковалева, чтоб ей пропасть, выдала нечто такое, отчего потом долго не могла прийти в себя:
— А спорим, я излечу вашего друга за пару дней.
— Ну-ну. Так уж и за пару дней? — не поверил profondo, прощупывая горящими глазками Лерин камуфляж.
— Хорошо, — согласилась Лера, — за три дня.
Крутов не повелся:
— Блефуешь.
— А какая вам разница? Ну так как, спорим? — давила Лера.
— А давай! — завелся Борисович.
— Надеюсь, вы понимаете, что я это сделаю не просто так.
— Разумеется, — проявил понимание Крашенинников. — А в обмен на что?
— В обмен на вашу долю акций объединения «Бланк-информ», — выпалила Лера.
Крашенинников стал фиолетовым, как баклажан.
— Так, — прорычал бизнесмен, — ты кто такая?
Неожиданно резво для своей грузной фигуры вскочил, сорвал с Лериной головы «комбат», сдернул с носа очки и разоблачил шпионку:
— Валерия Константиновна, ты, что ли?
Улыбаясь жалкой улыбкой, Лера вернула «комбат» на голову, очки на нос и притихла в ожидании вердикта.
Внезапно необъятная туша Борисовича заколыхалась от хохота. От души насмеявшись, Крашенинников вытер слезу и признался:
— Провела меня, шельма. А мне понравилось твое предложение! Значит, так, — он стал серьезным, — я улетаю по делам на следующей неделе, оставлю на тебя доверенность. Если ты выиграешь — забираешь мою долю. Если проиграешь — отдаешь мне… Что у тебя есть? — Масленые глазки Борисовича вмиг стали колючими. Отечная физиономия теперь напоминала посмертную маску.
Вопрос Крашенинникова поставил Леру в тупик. Действительно, что у нее есть? Спорная доля акций, такая же спорная доля квартиры и… и все. Да и то — в перспективе. Так что в сухом остатке у нее есть только она сама. Такова участь одинокой женщины. Она сама — это голова, две руки, две ноги, два глаза, два уха и две почки… между прочим…
— Я выиграю, — ощетинилась Лера. Господи, что она делает? Куда ее несет? Прощай, почка.
— Нет, так не пойдет. Что ты ставишь на кон? — Пока Лера барахталась в вариантах ответа, глазки превратились в два рентгена.
— Акции Дворяниновича, — вытолкнула из себя Лера и ощутила, что летит в пропасть. От ужаса вибрировали все внутренности.
— Вот так, да? Люблю женщин со скрытым темпераментом, — поплыл profondo и протянул Лере ручищу с квадратной ладонью и пальцами-сосисками — закрепить сделку.
Ничего постыдного в этом пари нет, малодушно пыталась убедить себя Лера. Кому плохо, если Галка сохранит «Ведомости»? Никому.
Осталось обсудить детали.
