— Хорошо, говори.
Он медленно вдохнул, выдохнул, и Брук вдруг догадалась: его состояние не имеет ничего общего с волнением. Перед ней мысленно промелькнули картины возможных несчастий, одно страшнее другого: у него нашли рак или опухоль мозга, болен кто-то из его родителей, кто-то разбился на машине… Господи, а если что-нибудь случилось с ее родней? Маленькая Элла? Мать?..
— Джулиан, да говори же, что произошло? Ты должен мне сказать, говори, и все!
Наконец, словно набравшись решимости, он поднял на нее глаза. На долю секунды Брук показалось, что все нормализовалось и можно продолжать подготовку к церемонии, но выражение глаз Джулиана тут же стало прежним. Он указал на кровать.
— Брук, ты лучше присядь, — предложил он с какой-то зловещей интонацией. — Такое тяжело слушать.
— С тобой что-нибудь? Или с нашими родителями? Джулиан! — Брук уже не сдерживала паники, уверенная, что произошла катастрофа.
Он приподнял руку и покачал головой:
— Нет, ничего такого. Это касается нас.
Что?!
— Нас? А что такого с нами?
Неужели он решил именно сейчас поговорить о проблемах в их отношениях? Вот уж действительно — нашел время!
Джулиан смотрел в пол. Брук потянула его за руку, потрясла за плечо.
— Джулиан, что ты несешь? Хватит подготовки, говори уже, не тяни!
— Такое дело… Появились, ну… фотографии… — Это было сказано с такой интонацией, словно Джулиан признавался, что ему осталось жить три месяца.
— Какие фотографии? — спросила Брук, некстати вспомнив о репортерше, ехавшей с ней в лифте. Она не забыла, с какой скоростью распространилась новость о ее несуществующей беременности, месяцами читала сообщения о романе Джулиана с Лайлой Лоусон, но компрометирующие снимки еще никогда не появлялись.
— Фотографии, которые выглядят подозрительно, но не отражают реального положения вещей…
— Джулиан!
Он вздохнул:
— Плохие, в общем, фотографии…
— Хуже или лучше, чем у Сиенны?
Всего пару недель назад они обсуждали «снимки Сиенны», вызвавшие настоящий скандал. По иронии судьбы, именно Джулиан отказывался понимать, как женатый человек, отец четверых детей, мог выйти на балкон номера отеля с полуобнаженной актрисой, виснувшей у него на шее. Брук придумала сразу несколько абсолютно логичных объяснений сцене, которая, казалось бы, допускала единственно верное толкование, но в конце концов согласилась, что не существует удовлетворительного объяснения, отчего Балтазар Гетти ласкает грудь Сиенны на одном снимке и засовывает язык ей буквально в глотку на другом. Неужели у него не хватило ума остаться в номере, раз он, полуголый, занят петтингом и вообще изменяет законной жене?
— Примерно такие же. Но, Брук, я клянусь тебе, все не так плохо, как может показаться!
— Что значит «примерно такие же»?! Что «не так плохо, как может показаться», если, как ты говоришь, ничего не было? — Брук смотрела на мужа, пока он наконец не взглянул на нее подобно робкой овце. — Покажи! — Брук протянула руку за журналом, который Джулиан сжимал в руке.
Он развернул журнал — это оказался «Спин».
— Нет, это не то, это я читал. Брук, позволь мне объяснить! Фотографии сделаны в «Шато Мармон», а ты знаешь, как нелепо…
— Когда это ты был в «Шато Мармон»? — взвилась Брук, изумляясь, каким визгливым стал ее голос.
Джулиан словно получил пощечину: его глаза недоверчиво (или в страхе?) расширились, с щек сбежал румянец.
— Когда я там был? Я там был четыре, пять… в прошлый понедельник, вот когда. Помнишь, мы выступали в Солт-Лейк-Сити, а потом всей группой улетели в Лос-Анджелес, потому что до среды выступлений не было? Я тебе говорил.
— На прошлой неделе это звучало совсем иначе, — тихо сказала Брук. Руки у нее снова задрожали. — Я смутно помню, ты говорить что летишь в Лос-Анджелес, поскольку у тебя там с кем-то встреча, не знаю с кем, но ты ни слова не сказал о своем выходном.
— Да?
— Ну, ты же клянешься мамой и папой, будто всегда делаешь все, что в твоих силах, лишь бы при малейшей возможности прилетать домой хоть на сутки. Значит, та ночь стала исключением?
Джулиан вскочил, подошел к Брук и попытался ее обнять, но она попятилась, как пугливый олененок.
— Брук, иди ко мне. Я… я с ней не спал. Все не так, как выглядит на снимках!
— Ты с ней не спал? И что мне делать — сидеть и ждать, пока ты с ней переспишь?
Джулиан схватился за волосы:
— Да не так же все!
— Как — не так? Что вообще происходит, Джулиан? Явно что-то происходит, ведь у нас еще никогда не было подобного разговора.
— Ну, это как бы… В общем, это сложно.
Брук почувствовала, что не может дышать. «Скажи мне, что ничего не было, — думала она. — Скажи: «Любимая, это клевета от начала до конца, полное искажение фактов», — и я тебе поверю».
Она взглянула на мужа — он отвел глаза. Говорить тут было нечего.
По совершенно непонятной причине ярость Брук испарилась мгновенно. Ей не стало лучше или спокойнее, просто словно кто-то выкачал из нее гнев и влил глубокую холодную обиду. Она не могла произнести ни слова.
Они сидели молча, не решаясь нарушить молчание. Брук уже трясло — дрожали руки, плечи, — а Джулиан упорно рассматривал свои колени. Брук испугалась, что ее сейчас вывернет наизнанку.
Наконец она сказала:
— А меня уволили.
Джулиан вскинул голову:
— Что?
— Да, пару минут назад. Звонила Маргарет и сказала, что руководство начало сомневаться в моей добросовестности и заинтересованности в программе, потому что меня никогда нет на месте. За полгода я взяла больше выходных и менялась сменами чаще, чем все врачи за десять лет. Я слишком много разъезжаю с тобой по стране, живу в роскошных отелях и так далее.
Джулиан схватился за голову:
— Я понятия не имел…
В номер постучали. Не дождавшись ответа, заглянула Наталья:
— Нам еще нужно последний раз порепетировать, а потом выдвигаться. Вы должны быть на красной дорожке через двадцать пять минут.
Джулиан кивнул, и дверь снова закрылась. Он посмотрел на Брук.
— Боже, как жаль, Ру. Неужели тебя все-таки… сократили? Да им повезло, что ты у них работала, и они это знали!
В дверь снова постучали.
— Сейчас выйдем! — крикнула Брук громче, чем хотела.
Дверь открылась, и появился Лео. Брук критически посмотрела на его тщательно состроенную мину миротворца, изобретателя консенсусов и хранителя конфидента, знающего все о трудных временах, и ее затошнило еще сильнее.
