Карл, однако же, был не любой и потому удержался. Скрипнул зубами, отступил еще на шаг и машинально сунул руки в карманы куртки.
А там, в правом кармане, очень кстати обнаружились солнечные очки Клауса.
Карл надел их и взглянул на Саддху сквозь толстые затемненные поляризованные, очень качественно обработанные и безумно дорогие стекла.
Саддха по-прежнему сверкала и переливалась, ее голос звучал так же повелительно, но Карл больше не ощущал ни жара, ни дрожи, ни смятения в мыслях.
– Здесь очень холодно, – сказал он спокойно, – давай спустимся вниз.
Саддха, несколько помедлив, величественно кивнула.
79
– Я не могу быть твоим мужем, Саддха. У меня уже есть невеста.
– Я знаю! – Саддха гордо вскинула голову. – Отец говорил мне, что в мыслях у тебя – другая женщина. А я ответила ему – если только в мыслях, то пусть. Я же буду у тебя здесь.
И Саддха положила узкую горячую ладонь ему на сердце.
Карл покачал головой и мягко отвел ее руку.
– Сними эти стекла! – потребовала Саддха. – Или ты боишься меня?
Карл тут же снял очки. Серые глаза, спокойные и непроницаемые, встретились с буйными и неистовыми черными.
– Отдай их мне! – потребовала Саддха, и Карл послушался. Саддха, сильно размахнувшись, тут же разбила их о ближайшую скалу.
– Вот так! Что ты теперь скажешь?
Карл вздохнул.
– Я не могу сказать тебе то, что ты хочешь услышать.
Саддха, задумавшись, закусила пухлую темно-алую, как пион, губку.
– Я не понимаю! Почему у такого, как ты, не может быть несколько жен? Возьми ее и меня! Возьми еще кого-нибудь, я не стану возражать! А я стану твоей любимой женой!
«Ну я и попал, – в смятении подумал Карл. – Похоже, у нее на все есть ответ».
– Конечно же, будет несправедливо, – продолжала Саддха, – если ты достанешься только одной женщине. И от тебя должно родиться много сыновей, таких же сильных, храбрых и красивых, как ты!
Пока Карл думал, что бы такого возразить убедительного (за последнее время он несколько подзабыл навыки безопасного поведения с молодыми влюбленными девицами), некая, небольшая, впрочем, часть его сознания разглядывала Саддху и слушала ее с сочувственным интересом и вниманием.
Она потрясающая девушка, бурная и непосредственная в своих чувствах, как стихия.
И она спасла тебе жизнь.
И вдобавок ты в двух шагах от цели, от величайшего открытия всей твоей жизни, а она, возможно, является ключом.
И она так разумно рассуждает…
– Все, – поинтересовался Карл у этой, впавшей в опасные разглагольствования части своего сознания, – или еще что скажешь?
Часть сознания развела руками – а что, разве сказанного не достаточно?
– Нет, – ответил Карл.
– Нет, – обратился он к Саддхе. – Прости меня, но это невозможно.
* * *
Ты все испортил. Ты глупец.
Может быть. Но таким уж я уродился и меняться не собираюсь.
– Добрый день, – услышал он голос Дэн-Ку.
Старец вышел из пещеры и присел на камень рядом с Карлом.
– Поговорим? – предложил Дэн-Ку, доставая трубку.
– О чем? – не глядя на него, спросил Карл.
– Ну, например, о том, зачем ты сюда пришел. О Шамбале.
– О Шамбале! – Карл вскочил. – О Шамбале! Вы действительно собираетесь говорить со мной о ней?!
– Ну да, а о чем же еще, – пожал плечами старец. – Я считаю, что ты это заслужил. И пока, – добавил он со значением, – я своего мнения о тебе не изменил…
Ты лучше сядь, – сказал старец, глядя снизу вверх на вытянувшегося в струну Карла, – это займет некоторое время.
80
В среду утром, когда Аделаида после тягостной, бессонной ночи явилась к заведующему отделением, тот сначала не узнал ее.
Вместо красивой, цветущей женщины со слегка припухшими, впрочем, от слез глазками и нежной бледностью на щеках к нему явилось растрепанное, непричесанное существо с запавшими, обведенными синюшной тенью глазами.
– Нет, сегодня не получится, – произнес заведующий, стараясь не смотреть на ее осунувшееся, обтянутое кожей, с торчащими скулами лицо, – сегодня у нас неоперационный день. Завтра, прямо с утра. Сегодня ничего не ешьте на ужин, а завтра – на завтрак.
Аделаида растянула бледные губы в усмешке (она и так ничего не ела уже сутки, мысль о еде была противна и вызывала спазм) и ушла.
Заведующий вздохнул с видимым облегчением – наконец-то он избавится от этой психованной особы! – и, вызвав дежурную медсестру с операционным листком на завтра, собственноручно вписал туда Аделаиду.
* * *
Протекла мутная, невнятная среда.
Аделаиду слегка мутило, скорее всего, от голода и волнения, но она снова отказалась от обеда (хотя был вполне съедобный гуляш с картошкой).
После обеда погода испортилась, подул северный ветер, из низких туч начал накрапывать дождь, а потом и вовсе полил как из ведра.
Из больничного парка смылись все больные, и даже врачи, выходившие на крыльцо покурить, делали это в куртках и плащах, накинутых на халаты, и гораздо быстрее, чем всегда.
Аделаиду же, смотревшую в парк через открытое окно (холода она не чувствовала, а на дождь ей было наплевать), вдруг неудержимо потянуло туда, в безлюдье, на потемневшую от влаги скамейку, над которой ветер рвал сиреневые кисти и листья, и, забавляясь, расшвыривал их по аллее.
…Сиреневая ветка больно хлестнула ее по лицу, но Аделаида прижала ее к щеке, словно руку старого доброго друга.
Ветер мгновенно облепил намокший халат. Аделаида съежилась на скамейке, обхватив себя руками. По лицу ее из-под плотно сжатых век, смешиваясь с дождем, текли слезы.
Ну, по крайней мере, в такую погоду сюда никто не придет, с мрачным удовлетворением подумала Аделаида. И Шаховской тоже не будет ее здесь искать.
Никто не остановит ее, никто не помешает сбежать сейчас в Сиреневую страну.
* * *
В Сиреневой стране тоже шел дождь, только гораздо сильнее.
Это был настоящий ливень.
Он низвергался с темного неба на почерневшую от влаги брусчатку, шипя и пузырясь, крутил в водоворотах сорванные листья и мелкие сиреневые соцветья. Он окружил Аделаиду сплошной водяной стеной, не давая ей приблизиться к дому.
Она даже не сразу смогла увидеть дом сквозь дождевую пелену, а когда увидела, то сердце ее горестно сжалось.
