– Да не эму, Марк, не страус, а эмо!
– Не ощущаю разницы, – признался квазипапа, и Насте пришлось долго и нудно – просто как училке на уроке – объяснять, что эмо – это такие молодые люди, очень эмоциональные. В этих эмоциях и в том, чтобы испытывать их во всей полноте, они видят смысл жизни.
Марк покачал головой и высказался в том смысле, что тетя Сима такой подход к смыслу жизни вряд ли одобрит, но лично ему, Марку, все равно – лишь бы не пытались спрятать голову в асфальт и нести яйца.
Настя, будучи ребенком практичным, на все Лизкины закидоны смотрела свысока. Но раз жили они в одном доме, учились в одном классе, а Лизка хорошо въезжала в математику – то почему бы и не дружить с ней в разумных пределах? Настя легко получала пятерки по русскому и английскому, которые категорически не давались Лизе, и потому между девочками существовали прочные дружески-торговые отношения.
Вот и теперь Лизка завела:
– Дашь сочинение списать? Полина Сергеевна байду какую-то задала, я даже дочитать до конца не смогла – скучища.
– Совсем лак мозги залил? Как можно списать сочинение? Если все будет одинаковое – получим как раз четыре на двоих.
– Тогда напиши за меня, – не стала упираться Лиза. – А я алгебру с геометрией сделаю и дам тебе списать.
– Ладно. Только пошли сперва к тете Рае, поедим как люди.
– Да ты что? И суп будет?
– А то! С пирожками!
– Вот повезло тебе, Настька! Моя мать, как только мелкого в садик сдала, так готовить и перестала.
– Лана?
Конечно, она сразу его узнала. Узнала, но еще какой-то бесконечно долгий и томительный момент надеялась, что ошиблась, что это не он. Ладонь, сжимавшая трубку, вспотела, сердце замерло. Мужчина на другом конце провода словно почувствовал ее замешательство. Она услышала, что он улыбается и уже гораздо увереннее говорит:
– Здравствуй, Лана.
Но она уже повесила трубку, выдернула из розетки телефон, опустилась на пол, чувствуя, как бешено колотится сердце.
Это было недавно, это было давно. Это была ошибка, которую можно совершить только в молодости: блаженной, доверчивой юности. Она влюбилась тогда – безоглядно, бездумно. Ушла из дома, жила в его студии, верила в гениальность своего мастера, была ему женой, моделью, служанкой. Вадим считал себя гениальным фотографом и за бытовуху – съемки свадеб или каких-нибудь фоторепортажей для газеты «Труд» – брался только в самом крайнем случае. Да и то – деньги тратил в основном на аппаратуру, объективы, покупку редких в те годы профессиональных журналов. Лана училась на юридическом, хваталась за любую подработку: писала для граждан иски в суд, консультировала соседей в обмен на пару килограммов картошки, прогуливала первые пары, потому что они с Вадимом были оформлены дворниками и, если бы будущие знаменитости стали манкировать подметанием двора и мытьем лестниц, лишились бы квартиры – просторного полуподвала, в котором царил невообразимый хаос, то бишь творческий беспорядок.
Лана словно вновь вошла в тот полуподвал и увидела пляшущую пыль в столбах солнечного света, проникающего в комнату на закате. Один угол просторного помещения был отгорожен, там стояли софиты и лежали отражатели. По полу надо было перемещаться осторожно, чтобы не наступить на штатив или не дернуть провод. Самым ценным в доме был огромный неподъемный сундук, доставшийся молодым людям вместе с дворницкой. В сундуке Вадим хранил аппаратуру, фотоаппараты, объективы. Стены полуподвала молодые оштукатурили и покрасили. Потом Лана кое-где повесила драпировки. Кровать была огромной, с резными столбиками и рамой – делал приятель в качестве платы за съемку. За грубо сколоченным, просторным столом собиралась куча народу. Все как один – гениальные и творческие. Они спорили, обсуждали свои и чужие работы, мировые проблемы, устраивали совместные акции.
Лана никогда не жалела о том времени. Что греха таить, она чувствовала себя Маргаритой и свято верила своему Мастеру, даже если он снимал эротические фото, потому что это тоже искусство и только ханжи и невежды могут с этим спорить. Фото получались красивыми, и она таяла, видя, как нежен поворот ее головы, как трогательно смотрятся груди с торчащими сосками. То, что он умел уловить настроение Ланы, подчеркнуть сексуальность полутонами, куском ткани превратить ее в нимфетку или в женщину-вамп, она принимала за любовь.
Чего только не было в той странной призрачной жизни: моменты получения денег за заказ, когда они чувствовали себя богачами, покупали ящик вина и приглашали гостей. Или шли в ресторан. Покупали что-то необыкновенно красивое – например, люстру чешского хрусталя. Вешать ее в подвале было некуда, но они ее разобрали, и хрусталики служили неиссякаемым источником вдохновения: из них делали и занавеси, и костюм для Ланы, и новогодние гирлянды. Остов люстры забрал кто-то из друзей-декораторов, заявив, что именно эта вещь нужна ему для нового концептуального творения. Бывали дни, когда почти не было денег, тогда Лана и Вадим покупали пакет молока и батон хлеба на двоих. А ведь нужно было мести двор, руки болели, есть хотелось невыносимо, а гордость мешала пойти к родителям. Случались поездки для съемок куда-нибудь в область, когда она забиралась на колокольню заброшенного храма по полуразрушенным ступеням, а Вадим метался внизу, выкрикивая команды, потом она сбрасывала плащ, и ее молочно-белое тело на фоне темного провала незастекленного окна смотрелось неземным видением. Он был талантлив, это признавали практически все. При желании Вадим мог найти нужный ракурс и получить необычный, цепляющий взгляд снимок практически на пустом месте. Далеко в шкафу у Ланы хранилась коробка с фотографиями тех времен: не поднялась рука выкинуть или сжечь. Она помнила их почти все, не было необходимости доставать и пересматривать. Лана очень любила, когда Вадим снимал природу, как-то он подарил ей на Новый год серию снимков, которые делал целый год. Там были деревья, которые стали для молодой женщины особенными. Лиственница подле университета: под ней они целовались, когда он встречал ее после занятий. Клен во дворе их дома, который по осени ронял сказочно красивые листья. Огромный дуб в скверике у Эрмитажа, где Лана маленькой девочкой гуляла с родителями, а потом именно в этом скверике Вадим сказал, что она его Маргарита. Деревья были сняты с одного и того же ракурса, но в разное время года. Это было волшебно, и Лана могла смотреть на фотографии часами.
А потом она забеременела. Как-то глупо это получилось, неожиданно. Лана и не планировала ничего такого.
Что Вадим против ребенка, она поняла сразу.
– Давай подождем, – говорил он, меряя шагами подвал и поглядывая на молодую женщину, сидящую на кровати. – Все это не ко времени. Куда ты принесешь ребенка? В этот подвал? Нам нужно встать на ноги… Вот кстати, я получил хороший заказ на натурные съемки, хотел съездить в Карелию: там природа потрясающая, думал поснимать тебя на фоне озер и местных красот.
Лана сидела на кровати, притянув колени к подбородку, одетая в его большой мягкий свитер с закатанными рукавами и связанные бабушкой шерстяные носочки. «Наверное, он прав, – думала она. – Надо состояться, встать на ноги, институт закончить, получить работу, а уж потом…» В чем проблема – не она первая, не она последняя. Сколько ее знакомых девчонок уже сбегало на аборт… да полкурса, наверное…
