— И странно, если бы он был, ведь сегодня-то не воскресенье! Пятое, а не седьмое!
— Я пытался ему объяснить. Но такое ощущение, что Гедимин этого или не знает, или не хочет знать. Воскресенье, пятница, портфель обещали — должен быть. И весь разговор.
Тут в кабинет постучали. Стучаться так к Перевощикову не может никто, даже секретарша. Предварительное общение — только через телефон. Значит — что-то неординарное.
— Да! — крикнул Перевощиков.
Тихо вошел неприметный серый человек. Это и был Иванченко.
— Петр Сергеевич… — начал он.
— Без предисловий!
— Все было нормально. Приехал, позвонил…
— Уже знаю.
— Короче, назначили на воскресенье, я проснулся…
— А портфеля нет?
— Нет. И портфеля нет, и вообще, смотрю, а я дома, хотя заснул в Москве, в гостинице. Чуть с ума не сошел, такой был шок, Петр Сергеевич, — пожаловался Иванченко. — А потом жена объяснила, что сегодня пятница, что я позавчера вечером уезжал, а сегодня ночью она меня обнаружила с собой. В супружеской, так сказать, постели.
— Хорошо, что не в чужой. А могло быть и так: ты просыпаешься, а с вами третий!
— Какой третий?
Перевощиков не стал объяснять туповатому Иванченко нюансы своего тонкого юмора. Он встал, подошел к сейфу, набрал комбинацию цифр, открыл дверцу и достал оттуда портфель.
Иванченко выдохнул, будто вынырнул из водной глубины, сел на стул и начал медленно розоветь. Правда, через некоторое время снова стал нормально серым.
— И что теперь? — спросил он.
— Как что? Опять повезешь!
Столпцов с сомнением щелкнул языком, Перевощиков посмотрел на него.
— А если завтра опять будет пятница? — высказался Столпцов. — Или, того хуже, четверг?
Первощиков не хотел об этом даже думать.
— Не может быть!
— А если все-таки?
— Если, если! Мы обязаны деньги отправить? Обязаны. И отправим. А уж как получится, так и получится. Но наша совесть будет чиста!
И Петр Сергеевич залпом выпил большую рюмку коньяка.
Пыхнул спиртным жаром из своей широкой груди и сказал:
— Может, у меня вкус не развитый, но, честное слово, хоть этому коньяку и тридцать лет, а армянский трехзвездочный приятней!
И достал бутылку армянского трехзвездочного.
В прошлый раз, кстати, ограничились одной бутылкой.
Значит, уже нет простого повторения. Это настроило Перевощикова на оптимистический лад.
— Выпей и ты! — пригласил он Иванченко, хотя до этого считал правилом никогда не выпивать с подчиненными.
Исключая, конечно, такие особые случаи, как свадьба собственной дочери.
Они выпили, повеселевшие оттого, что деньги хоть и не доехали до цели, но оказались целы. Пофантазировали, раз уж мелькнула тема чужой постели, что наверняка кто-то действительно мог заснуть субботним вечером в своей постели, а проснуться пятничным утром в чужой. Или наоборот: заснул в субботней чужой, а проснулся в пятничной своей, подобно Иванченко.
И оказались правы: таких случаев в Рупьевске оказалось несколько, не говоря уж обо всей России и тем более обо всем мире.
Например, школьный друг Ильи Микенова и Владислава Корналёва, тоже Владислав по фамилии Посошок, которого, чтобы отличать от Влади, все называли Славой, заснул вечером в субботу в рупьевской больнице, а проснулся ранним утром пятницы в кустах за придорожным кафе «Встреча».
Если быть точным, он не заснул, а, как бы это сказать…
Событие настолько невероятное, что даже боязно: упрекнут в мистике или во лжи…
Но придется все-таки сказать правду, какой бы необычной она ни была: Слава в ночь с субботы на воскресенье умер. Врачи, как говорят в таких случаях, сделали всё возможное, но Славино сердце перестало биться. Это произошло за час до полуночи. Врачи, опытный Тихон Семенович и старательная Ольга, молча пошли выпить чаю. Сидели, уставшие, не глядя друг на друга.
— Горе какое для родителей, — сказала Ольга. — Он один у них был.
— Может, горе, а может, отмучились. И он отмучился. Так пить — другого финала и быть не могло. Позвонить бы им надо.
Ольга с таким пиететом относилась к Тихону Семеновичу, своему учителю, лучшему врачу Рупьевска, что взяла на себя эту неприятную миссию. Стала обзванивать людей, которые могли знать телефон родителей Посошка, по цепочке вышла на дальних родственников, они сказали номер, Ольга соболезнующим голосом, осторожно выбирая выражения, сообщила трагическую новость. Мать Славы, с которой она говорила, хотела немедленно приехать, но Ольга отсоветовала: ночью в больницу посетителей все равно не пускают ни в каком случае, а утром или даже лучше к обеду, когда оформят все документы, можно будет спокойно со Славой попрощаться в морге и оставить его там до похорон. Или забрать домой, это уж на усмотрение.
— Спасибо, — сказал Тихон Семенович Ольге.
Она кивнула и пошла звать санитарок — везти усопшего Славу в морг.
И тут, ровно в двенадцать ночи, она словно потеряла сознание, провалилась куда-то.
И проснулась утром у себя дома.
Дома проснулся и Тихон Семенович.
Оба удивились: у них было дежурство в больнице до утра, как это их домой занесло?
Поспешили на работу.
И узнали, что Славы нет в морге и вообще в больнице — уже потому, что такой больной среди поступивших не значится. Помнят, что принимали, а куда делись записи и сам Слава — неведомо.
А Слава Посошок в это время проснулся там же, где проснулся позавчера, — в кустах за кафе «Встреча», что на окраине Рупьевска, у автобусной станции и заправки. Точнее было бы назвать кафе — «Проводы». Здесь обычно пили чай или пиво те, кто дожидался автобуса в Придонск и кого провожали знакомые или родственники. Те же, кто в Рупьевск возвращался, сворачивать в кафе привычки не имели: дома будет и что выпить, и чем закусить.
Впрочем, кафе обслуживало преимущественно трудяг — дальнобойщиков и всех прочих, кому выпала надобность ехать по этой трассе республиканского значения из Придонска или в Придонск. Кормили сносно, давали и выпивку: водитель сам своей судьбы хозяин, знает, можно ему пить или нет. Хотя чаще, конечно, выпивали пассажиры, и это объяснимо: в русских долгих дорогах есть что-то хмельное, каждый новый десяток километров все больше вгоняет едущего в подобие транса, ему начинает нравиться это состояние, вот он и хочет его усугубить.
Слава Посошок, получивший, как и его друзья, хорошее образование, неглупый и даже иногда работящий, тем не менее, увы, спился.
Во всем виноваты счастливое детство и неразделенная, но тоже счастливая любовь. Родители очень любили своего позднего сына, сделали всё, чтобы его детство было безоблачным. И оно было таким. Славе казалось, что весь мир его любит, и он любил весь мир. Детскую пору он вспоминал как непреходящее состояние радости, близкое к эйфории. Быть может, просто в его организме был переизбыток какого-то гормона счастья. Родители забеспокоились, сводили к врачу психологу, врач-психолог сказал, что это обычное дело, хотя мальчик, конечно, весел выше нормы, но к подростковому периоду пройдет.
