Ирина Ивановна понимала: половина того, что рассказывают, чистый бред. Узнав о случившемся, она сама побежала в полицию, ее не пустил дежурный, но вышел Витя Сурьев и все более или менее растолковал. Легче, конечно, не стало, но что-то все-таки определилось.
Задолго до полуночи она все посматривала на часы и заглядывала в комнатку сына, будто надеясь, что переворот времени не обязательно случится в ноль часов ноль минут, может, и пораньше?
Но нет, Илья появился ровно в полночь. Ирина Ивановна тоже спала — потому что спала и прошлой ночью, когда еще ничего не случилось.
Через некоторое время раздался стук в дверь.
Ирина Ивановна, плохо понимая, что к чему, слезла с печи, пошла открывать.
Это был лейтенант Сурьев.
Мать сразу все вспомнила, бросилась в дом, в спальню сына, и вздохнула с облегчением: Илья спокойно спал, ровно дышал, обняв подушку и вдавив в нее щеку. Ирина Ивановна поправила подушку, погладила Илью по голове и пошла обратно к двери. Она была в халате. Как заболел Геннадий, так и перестала спать в ночной рубашке, чтобы всегда быть готовой вскочить к больному мужу. Да и неудобно ей казалось: муж рядом страдает, ничего не может, а она будет рядом в ночнушке блаженствовать, как молодая…
— Чего хотел? — спросила Ирина Ивановна Сурьева.
— Сами знаете, теть Ир. Илья человека убил.
— Если бы убил, он был бы мертвый, а он теперь уже наверняка живой. Ты в больницу позвони, узнай.
Сурьев подумал, что это действительно не помешает. Позвонил в приемный покой, ему сообщили, что Анатолий Столпцов, который поступил накануне вечером убитый, в полночь исчез.
Дежурная говорила спокойным голосом, будто не видела в этом ничего особенного. Видимо, она стала привыкать, что те, кого привозят умирающими или мертвыми, на другой день оказываются здоровы и освобождают койко-места, причем без всякой выписки.
Выслушав это, лейтенант, однако, не усомнился в правильности своих действий.
— Теть Ир, я все понимаю, — сказал он. — Но есть такая вещь: правосудие. Если я его не пущу в ход, завтра все друг друга поубивают.
— А послезавтра все опять оживут, — отмахнулась Ирина Ивановна.
— А если послезавтра не будет? Короче, разрешите пройти.
Ирине Ивановне пришлось посторониться, лейтенант прошел, разбудил Илью, предложил ему одеться и проследовать обратно в отделение.
— А сегодня что?
— Вторник.
— Значит, Анатолий жив! Ведь жив?
— Скорее всего, хотя факт до конца я еще не проверил. Но факт убийства как был, так и остался. Понимаешь. Илья? Так что извини.
Илья пожал плечами, но спорить не стал, начал одеваться.
— Вы что, совсем без ума? — спросила Ирина Ивановна. — Все целые, всё нормально, а вы в отделение опять собрались. Зачем?
— Мне надо протокол до конца составить, а потом, теть Ир, не беспокойтесь, я постараюсь, чтобы Илью под подписку отпустили.
— С какой стати? Убийства же не было!
— Было, теть Ир. А то, что убитый жив оказался, это уже другой вопрос. Может, будет квалифицировано как покушение, это не мне решать, а суду.
— Какой суд, о чем он, Илья? — совсем растерялась Ирина Ивановна.
— Как ни странно, рассуждает он логично, — сказал Илья.
Ирина Ивановна всплеснула руками и, видя, что двух балбесов (так она их мысленно в сердцах называла) не переубедишь, стала наскоро собирать Илье что-нибудь покушать. Заодно и на долю Сурьева добавила кое-что, включая бутылку пива.
— Это вы зря, теть Ир… — начал было лейтенант, но Илья осадил его несокрушимым российским доводом, не переводимым ни на какие другие языки:
— Да ладно тебе!
И Сурьева этот довод мгновенно убедил.
Ирина Ивановна, сдерживая слезы, провожала сына, но вдруг, глянув в сторону, удивилась:
— Илья, а ты куда кровать дел?
— Какую кровать?
— Отцовскую, я вчера притащила из сарая!
— В сарае и стоит. Потому что во вторник там была. Не надрывайся ты, мам, не таскай. Все равно она в сарае окажется, пока папа не оживет. А оживет, она сама по себе в доме будет.
Сурьев присвистнул:
— В самом деле, если все назад и дальше пойдет, дядя Гена вернется! Ну, дела!
Проводив Илью и Сурьева. Ирина Ивановна пошла в сарай.
Действительно, вот она, кровать, сложенная громоздится в углу, накрытая мешковиной от пыли.
Нехорошо.
Нет, что бы Илья ни говорил, а не дело это. Вернется Геннадий, где он будет лежать, на полу?
Ирина Ивановна при этом понимала, что чего-то не может сообразить.
Но умственных сил на то, чтобы копаться в сомнениях, у нее не осталось.
Надо дело делать, а не сомневаться.
И она опять поволокла кровать в дом.
Анатолий же и Анастасия оказались в эту ночь на берегу речки Шашни, то есть там, где начинался для них предыдущий вторник.
Это была тогда романтическая ночь: уехали за несколько километров от Рупьевска, развели костерок на берегу, выпили хорошего вина, Анатолий спел под гитару лирическую песню собственного сочинения, он давно этим увлекался, а потом они пошли в машину Анатолия, где заднее сиденье раскладывается так, что становится не меньше двуспальной кровати. При покупке машины Анатолий об этом отдельно думал.
Вот и сейчас, в полночь, вспыхнул над рекой костерок, возникла машина, возникли Анатолий с гитарой в руках и разнеженно слушающая его Анастасия.
— …золотые листы, — закончил куплет Анатолий, как оно и было в ту полночь. Рассмеялся, поняв, что произошло, и продолжил:
Но что б ни случилось, я не загрущу,
Я верю, что я тебя не отпущу,
Я тем отомщу, что всё я прощу.
И где б ты ни скрылась, тебя отыщу.
В прошлый раз Анастасия наградила его за это проникновенное пенье поцелуем, они упали на траву и оторвались друг от друга только для того, чтобы торопливо перебраться в машину, где сиденья были уже разложены предусмотрительным Анатолием.
Сейчас не так.
С прищуром глядя на огонь. Анастасия отпила вина и сказала:
— «Чу-щу» пишется через «у». Романс для пэтэушниц.
— Это ты нарочно, — не поверил Анатолий. — Что вообще происходит? Ты помнишь, что меня убили?
— Да? — Анастасия усмехнулась и посмотрела на Анатолия. — А как живой!
— А если бы сегодня наступило не вчера, а завтра? Кстати, о чем вы вчера так мило беседовали с твоим бывшим приятелем?
— О любви, — сказала Анастасия. — Он сказал, что меня любит, а я сказала, что сейчас никого не люблю.
