— Совсем никого?
— Папу, маму, себя.
Анатолий налил вина, посмотрел сквозь стакан на огонь. Жидкость искрилась и вспыхивала бликами. Он вспомнил, что в прошлый раз почему-то подумал о своем будущем, которое представилось таким же красивым, искрящимся и переливчатым, как это вино. И, как внезапное опьянение, ударила тогда в голову нестерпимая, до слез, любовь к себе — не только будущему, но и теперешнему. Господи боже ты мой, думал он, до чего же хорошо жить, до чего я хорош, и костер хорош, и вино, и эта девушка. Весь этот мир меня любит, и девушка тоже. И накатил приступ невыносимого желания, которое было тут же утолено. Почему сейчас не так? Это неправильно. Несправедливо.
Анатолий выпил, поставил стакан, положил гитару, подсел к Анастасии, обнявшей руками свои плечи, осторожно, очень осторожно взял пальцами ее лицо, повернул к себе:
— Настенька… Ты просто растерялась. Не думай о времени, к черту все эти перескоки, главное — я тебя люблю, ты меня любишь. Можешь говорить что угодно, я не верю.
— Не загрущу, не отпущу, отыщу, — ответила Анастасия словами его песни.
— Если хочешь, да, не отпущу, — сказал Анатолий и, помня американские лекции о том, что женщина тайно жаждет насилия, которое поможет ей преодолеть собственную нерешительность (лектор, правда, оговаривался, что это не его мнение и он с ним не вполне согласен, а может быть, и не согласен совсем), крепко обхватил ладонями голову Анастасии, прижался губами к ее губам. Она начала отталкивать его. Анатолий терпел, ждал, когда толчки ослабнут и Анастасия честно отдастся страсти, но вместо этого она рванулась назад и упала. Анатолий бросился к ней, Анастасия перевернулась, чтобы встать, но дальше был откос к реке, и она покатилась, пытаясь ухватиться за траву, за кусты. Анатолий побежал за ней, упал, тоже покатился, наткнулся на тело Анастасии у самой воды. Навалился на нее, пытавшуюся встать, увидел под собой ее лицо с растрепанными волосами, испачканное в земле и от этого какое-то первобытно красивое, и сам себя почувствовал вдруг диким охотником, поймавшим добычу и уже в силу этого имеющим на нее право владения.
— Нет, ты хочешь этого! — хрипел он, разрывая на ней одежду.
Анастасия плюнула ему в лицо.
Анатолий засмеялся.
А для Анастасии самое ужасное было то, что она, кажется, действительно хотела этого — не Анатолия, а именно этого, что могло бы с нею случиться, но с участием не Анатолия, а кого-то другого. Но другого нет, пусть, значит, будет пока Анатолий. И она перестала сопротивляться.
Потом они спали в машине, измученные. Потом Анатолий отвез ее домой (по дороге молчали). Дома Анастасия долго лежала в ванне, позже валялась на постели, смотрела телевизор, читала, спала, опять смотрела телевизор, находясь в состоянии полного недоумения. Она ни о чем не думала, будто мозг утратил эту способность. Овощ я, просто овощ, сказала себе Анастасия. И пусть. Ничего не хочу.
По крайней мере, сегодня. А завтра будет завтра. То есть вчера. Или все-таки завтра? Неужели они не понимают, смотрела она на спокойные лица ведущих телепередач, какой кошмар происходит вокруг?
Не со временем — с людьми. Как мы будем жить дальше?
Позвонил Илья, сказал, что его выпустили, взяв подписку о невыезде, хотелось бы повидаться.
— Не сегодня, — отказалась Анастасия.
Звонила мать, звонил отец, еще кто-то звонил, всем она отвечала, что плохо себя чувствует и вообще спит.
Меж тем вокруг разворачивались непростые события.
Игорь Анатольевич Столпцов, как уже говорилось, пребывал в ступоре. Он все яснее осознавал, что до тех пор, пока время не повернется в правильную сторону, работать нет смысла. Что ни делай, всё впустую.
О вчерашнем событии, то есть убийстве сына, он узнал утром. Это объяснимо: вернувшись вечером с работы (какая к черту работа, само слово звучит издевательски!), где его то и дело беспокоили звонками из Москвы — кураторы, дольщики, пайщики, акционеры и прочая сволочь, все с тревогой спрашивали, что же будет дальше, — Игорь Анатольевич отключил телефон и попросил то же самое сделать жену. Лариса без вопросов отключила. Домашний тоже. И кабель Интернета был вырван из гнезда, и телевизор молчал, и прислугу отпустили; таким образом, они остались одни, в тишине, как того и хотел Игорь Анатольевич.
Поэтому не дозвонились до Столпцова ни из больницы, где хоть и предполагали, что его сын воскреснет, но хотели все же сообщить, ни лейтенант Сурьев, ни подчиненные Столпцова, ни подругизнакомые Ларисы, желающие выразить соболезнование по поводу безвременной кончины Анатолия.
А что было бы, если б родители узнали вчера, — страшно подумать. Увидеть сына мертвым, пусть на время, не дай бог никому. А вдруг не на время? Вдруг именно сегодня все повернется?
В общем, эта трагедия Столпцовых миновала.
Игорь Анатольевич сказал Ларисе:
— Истопи ты мне баньку, хозяюшка.
Он имел в виду сауну, выстроенную в самом доме, в углу большого помещения, где тихой водой ожидал желающих охладиться бассейн размером четыре метра на восемь: поплескаться и даже немного поплавать вполне хватает.
Топить сауну не надо было, только включить систему подогрева, что Лариса и сделала.
— Составь мне компанию, — предложил после этого Игорь Анатольевич.
Лариса слегка удивилась, но составила.
Они посидели там какое-то время, обливаясь обильной влагой, потом поплавали и вылезли — посвежевшие и как бы даже помолодевшие. Игорь Анатольевич принес из кухни блюдо с вином, фруктами, зеленью, поставил на столик, всё это молча, с тенью печальной улыбки на лице.
— Я что-то забыла? — спросила Лариса. — У нас какой-то юбилей?
— Да нет. Просто поговорить захотелось.
В такие минуты и за такие минуты (а то и часы, и дни) Лариса любила мужа: когда он, вечно занятый, в делах, в хлопотах, озабоченный, вдруг бросал всё и то увозил Ларису понежиться на заграничных пляжах, то дарил ей путешествие по замкам Луары или просто предлагал вот так вот посидеть, поговорить, отключившись от всего, забыв обо всем, кроме друг друга. И кончалось это обычно супружеской нежностью, поэтому Лариса слегка волновалась и немного смущалась.
Игорь Анатольевич сначала говорил о простом и ожидаемом: что редко мы бываем вместе, что хорошо бы спрятаться на неделю в таежной избушке, а потом вдруг, помолчав, спросил беспомощно и почти жалобно:
— Ларис, а как дальше-то жить будем?
— Все придет в норму. Игорь, я уверена.
— А если не придет? Вот пишут, по телевизору говорят: конец света на носу. Апокалипсис. Я внимания не обращал: пусть бездельники языками треплют. А если это он и есть? Конец света в такой вот жестокой форме? Человечество пойдет назад, назад и назад и превратится в то, чем было, — в нуль. А?
— Вряд ли.
