— Черт знает что! И как же с ними?
— Да легко. Весь надзирательский состав просто уходит с зоны. Бунтуйте, бегите, что хотите делайте, завтра все равно к нам на кичман попадете. А вот жрачки можем вам и не дать, ее день в день готовят, а не заранее! Ночь ваша, суки, зато день наш! Ну, зэки сразу с понтов соскочили, перестали шебуршиться.
Игорь Анатольевич после этого рассказа задумался.
Оптов понял его настроение правильно: достал из встроенного в шкаф холодильника бутылку.
— Четвертый день ее пью. А утром опять появляется. Потому что месяц назад поставлена. Значит, месяц и буду ею пользоваться. Чудеса!
Разговор продолжился уже в русле спокойном, рассудительном.
— Но ты пойми. Витя, — говорил Столпцов, — в любом случае что-то надо сделать. Ты говоришь — утром сядет, ночью исчезнет? Пусть. А мы его опять берем — и опять сажаем. Не в тюрьму, а в СИЗО, тут, у нас, чтобы наглядно. Иначе, если все обойдется безнаказанно, ты представляешь, что может начаться?
Оптов представлял: он смотрел по телевизору и Интернету, что творится в мире. И даже, как выяснилось, кое-что придумал.
— Тюрьмы, суды, это все не годится. Игорек. Пусть мы будем обходиться без документов, научимся держать все в голове, а голова у нас, в отличие от всего остального, останется, мы память, к счастью, не теряем. Жили же люди вообще без бумаги когда-то, все устно решалось. Но этого мало. Нужны такие наказания, которые действуют здесь и сейчас.
— Например? — заинтересовался Столпцов.
— Пороть. Или пытать. В данных условиях это даже действеннее смертной казни. Казнь — это что? Повесить, расстрелять, посадить на электрический стул. Минута — готово дело, отмучился. А вот если какого-нибудь негодяя выпороть, да с утра пораньше, у него до вечера болеть будет!
— Гениально! — оценил Столпцов.
— Сам знаю. Одна закавыка: нет у нас в Уголовном кодексе таких наказаний.
— Ерунда! Мы попали в критическую ситуацию! Форс-мажор знаешь что такое? Условия, при которых договор перестает действовать. Стихийные бедствия и тому подобное. А разве сейчас не стихийное бедствие? Весь мир с ума сходит. Витя, давай попробуем хоть тут, в Рупьевске, у людей разум удержать!
— Надо бы, — кивнул Оптов. И высказал мысль, которую в те дни высказывали или молча обдумывали очень многие: — Иначе настанет день, когда все повернется — и тысячи убитых не оживут, ограбленное исчезнет, разрушенное не восстановится — да мало ли!
— О том и речь! Так и сделаем. Витя: соберем народ, устроим быстро и суд, и следствие, и тут же — наказание. Выпорем мерзавца. И всем будет неповадно.
Оптов сомневался в правильности идеи, хотя сам ее и выдвинул, и в том, что всем действительно будет неповадно: прокурорская практика убедила его — чужим примером никого не научишь. Но, может, в том и дело, что примеры обычно не публичные: где-то кого-то судят, где-то кого-то сажают, для большинства это абстрактно. А вот если, как в старину, на площади, чтобы каждое ухо слышало свист лозы и каждый глаз видел кровь на истерзанном теле… черт его знает, может, это действительно кого-то остережет?
Они размякли и, как водится, перешли от конкретного к общему, задаваясь удивительными вопросами, которые им в трезвом виде не пришли бы в голову.
— А вот интересно, — сказал, в частности. Игорь Анатольевич, — как теперь быть с религией?
— То есть?
— Ну, раньше как было: живи, терпи, не греши — и в рай попадешь, обретешь жизнь вечную. Имелось в виду: потом, после смерти. Я-то, если честно, считаю, это придумали из-за того, что много несправедливости в мире. А человек, сам знаешь, всё может вытерпеть, но несправедливость его мучает больше всего. Я даже не о том, что кто-то богатый, а кто-то бедный, у кого-то машина и яхта, а у кого-то велосипед. Это все дело наживное. Нет, коренные вещи: один человек красивым рождается, другой уродом.
— Или не другой, а другая, что существенней.
— Именно. Один здоровый почему-то, а другой, при таких же условиях, больной, как мой главбух Коломаха Матвей Аурельевич, который и не пьет, и не курит, и живет регулярной половой жизнью с единственной женой, а у него все равно печень на куски разваливается, легкие дырявые и аденома простаты… И ему, конечно, обидно. И всегда было людям обидно, что многое несправедливо, неправильно. Но человек как рассуждает? Он с древности в природе живет, а там то жарко, то холодно, то дождик, то сухо, в одном месте дует, а в другом полный штиль. Он делает простой вывод: если есть неправильное и несправедливое, значит, должно быть где-то правильное и справедливое. И смотрит на небо, и потихоньку начинает мечтать, что где-то там, потом… И успокаивается. Для успокоения, наверно, религию и придумали. А теперь как, если этого «потом» нет?
— Оно перешло во вчера, — предположил Оптов. — Но мысль интересная. Хотя я думаю, что религии понадобились для того, чтобы человек чего-то боялся. Библия была первым Уголовным кодексом.
Назвали преступления, пригрозили наказанием.
— А в мусульманском мире, наверно, переполох, — переключился вдруг Игорь Анатольевич.
— Почему?
— Ну, представь, у них же замуж только девственниц берут. А как ты поймешь теперь: девушка может куролесить сегодня сколько угодно, а завтра, то есть вчера, она опять девственница.
— Проблема!
И они еще поговорили о проблемах, но и о том хорошем, что есть в наступившем тотально плохом.
— Моложе становимся — плюс, — перечислял Оптов — Я вес сброшу наконец — опять плюс. Или такая мелочь: пять лет назад купил в Италии ботинки, а у меня ноги корявые какие-то, всю жизнь мучаюсь, так вот, первые ботинки попались, которые мне прямо по ноге. Пять лет, можно сказать, не снимаю, но истрепались уже, два раза каблук наращивал — а теперь они новеть начнут! Или, скажу тебе по секрету, очень мне в Придонске одна девушка понравилась. Был у нас там мальчишник, то есть мужичник, — ребята собрались отметить пятнадцатилетие окончания юридического, и один знакомый позвал девушек… Ну, понимаешь, каких… Корпоративных. И такая там была девушка! — лозинка, кожица персиковая, вся светится, глазки голубенькие. А я все равно не решился — очень заразы боюсь. А теперь бояться нечего: сегодня заболел, завтра, то есть вчера, опять здоров.
Заговорили о женщинах вообще — и тут, как нарочно, в разгар женской темы появился Перевощиков, у которого по совпадению тоже была женская тема, но без фривольности.
Он пришел к прокурору заявить об изнасиловании дочери Анастасии сыном Столпцова Анатолием.
Петр Сергеевич узнал об этом утром.
Жена сказала, что обеспокоена поведением дочери: вчера весь день не выходила из комнаты, утром ее не видно и не слышно.
— Из-за свадьбы, наверно, — сказал Перевощиков. — Обидно: была невеста, потом жена, а теперь непонятно кто.
— Понятно кто, наша дочь, — поправила Ольга Егоровна. — Я знаю только то, что она была с Анатолием и что-то там у них случилось. Ты отец все-таки, попробовал бы поговорить.
