Но разумных людей, желающих остальным добра, набиралось не очень много. То есть на самом деле если копнуть каждого, то каждый из этих каждых в душе — кто-то глубже, а кто-то у самой поверхности — и разумен, и желает остальным добра, но просто не знает этого.
Почему?
Потому что занят другими делами.
И часто не пустяками — не все ведь беззаботно погрязли в потреблении дармовых хлеба и зрелищ, были заботы насущные, требующие немедленного исполнения.
Вот, например, сходит под себя Геннадий Васильевич во сне, хотя Ирина Ивановна до этого два часа подсовывала ему судно и терпеливо ждала, проснется в униженных слезах. И тут не будешь ждать, когда наступит полночь и все само собой высохнет — надо чистить, мыть, обтирать, переворачивать. Геннадий Васильевич ворчит, недовольствует, ругается, иногда даже матом, говорит, что ненавидит жену и всю свою вернувшуюся жизнь. Участковый врач Ольга Юрьевна Хитинова советует Ирине Ивановне давать мужу побольше снотворного из тех, что подешевле, типа димедрола.
— Он и сам просит, — признается Ирина Ивановна. — Но у него потом голова совсем не держится, руки трясутся, подташнивает.
— А вы покормите его чем-нибудь поплотнее — и еще димедрольчику!
Ирина Ивановна кивает, но не исполняет советов Хитиновой. Ей кажется, что много спать опасно и вредно: организм слабнет, привыкает к неподвижности.
Лучше уж пусть Геннадий Васильевич ворчит и ругается: с одной стороны, неприятно, с другой — легкие во время ругани вентилирует.
Время от времени Геннадий Васильевич, устав от боли, просит Ирину Ивановну отравить его.
— Все равно же завтра оживу, надоело мучиться, хоть передохну немного!
— Какая это передышка, если ты все равно ничего не будешь чувствовать? — спорит Ирина Ивановна. Час пройдет или день, тебе будет все равно. Вот если бы чего-то дать, чтобы совсем никогда не болело, но, извини, такого не придумали. А насчет того, что оживешь, это вопрос. Завтра возьмет все и повернется.
— И хорошо! И умру опять спокойно.
— Гена, а если так и пойдет? — успокаивает и мечтает Ирина Ивановна. — Ты же здоровый тогда станешь, неужели не хочется?
Геннадий Васильевич молчит, обдумывает.
Потом говорит:
— Конечно, хорошо бы. Встать, своими ногами походить. На Шашне с удочкой посидеть. Искупаться. В баньке попариться. Как мне. Ир, хочется иногда в баньке попариться, ты не представляешь, — аж все тело тоскует, ноет!
— Давай мы тебя с Ильей отнесем, попарим.
— Это не то. Пробовали уже: голова закружится опять, никакого удовольствия. Нет, попариться здоровым, как раньше! Но я о другом думаю, Ира. Вот, допустим, доживу я до здорового состояния. Хорошо. Молодеть начну. Еще лучше. А что дальше?
— Нечего загадывать!
— Или так: оздоровею дня на два, на три, а потом все повернется, и я опять лягу. Но раньше-то я лежал с хоть какой-то надеждой, а теперь буду знать, что мне точный капут. Причем даже буду знать, какого числа! Это же с ума сойдешь!
Ирина Ивановна редко повышала голос на мужа, но иногда приходилось — когда он начинал говорить совсем уж неприятные вещи или задавать вопросы, на которые у нее не было ответа и о которых она не хотела думать.
— Ты вот что, лежи и лежи! — прикрикивала она. — Сегодня ты живой?
— Чем так жить…
— Нет, ты живой или нет?
— Ну, живой.
— Это лучше, чем мертвым быть? Только не ври!
— Лучше, конечно.
— Ну и всё тогда! И не мотай мне нервы!
Муж племянницы Натальи, как и предполагалось, вернулся. Оказался ночью в постели рядом с ней, храпя и воняя перегаром, она проснулась, испугалась, заплакала — как это бывало раньше: тихо, уткнувшись в подушку, чтобы не разбудить его. А то начнет, проснувшись, бухтеть глупости или, хуже того, лезть руками, изображая интерес, на который у него, пьяного, все равно никаких сил нет.
И тут Наталья рассердилась на себя. Хватит, отбоялась. Он на это и рассчитывал, когда заранее приезжал, мытарил, готовил. Она повернулась к Сергею и сильно толкнула его — так, что он свалился с кровати. Сергей поднялся, еще не протрезвевший, плохо соображающий.
— Чего это я? Упал?
— Нет. Я тебя уронила.
— Постой… Я, значит, ввернулся! Ну, здравствуй, милая моя!
Сергей начал подниматься, одной рукой цепляясь за кровать, а другой придерживая трусы на слабой резинке.
Наталье очень захотелось еще раз пихнуть его, раскоряченного, чтобы отлетел к стене. И не стала отказывать себе в удовольствии, пихнула. И Сергей отлетел, действительно, к самой стенке. Разозлился, от злости в нем прибавились силы, он встал и пошел на Наталью:
— Ах ты…
Наталья вскрикнула, соскочила с постели, побежала в кухню, как бывало раньше. Но из дома не выбежала, не могла оставить маленького сына. Конечно, Сергей Виталику ничего не сделает (раньше ведь тоже не бил, только согнутым пальцем иногда стучал по маковке — иногда для наказания, а иногда в шутку, спрашивая: «Алё, кто там?» И сам отвечал: «Это я, мальчик Виталик, а там у меня никого нет!»), но все-таки — мало ли…
Сергей, помня о том, что жена далеко не уйдет, появился, держась за косяк, ухмыляющийся, довольный, в трусах, сползших с объемного живота.
— Все равно достану, чего бегать? — спросил он, как спрашивал и до этого десятки раз.
И Наталья обычно забивалась в угол, закрывала голову руками, но Сергей при этом бил ее довольно редко, раз пять или шесть за всю совместную жизнь, ему больше нравилось держать ее в ожидании.
Как раньше, проснулся Виталик и, боясь показаться на глаза пьяному отцу, тонко пропищал:
— Пап, не надо!
— Спать! — коротко приказал ему отец.
После этого он сел перед Натальей, налил из бутылки в стакан изрядную порцию, выпил, окончательно повеселел и задал вопрос:
— Ну? И что мне тебе за это сделать?
— Сергей, перестань, — попросила Наталья.
— Я перестану. Но ты сначала скажи: что мне тебе за это сделать?
— За что?
— А то не знаешь?
— Не знаю.
— Хорошо. Поставим по-другому проблему: что мне сделать тебе за то, что ты не знаешь, хотя на самом деле прекрасно знаешь?
— Ничего.
— Что ничего?
— Ничего не делать.
— Да? Чтобы ты вообще зарвалась? Нет, я тебя спрашиваю конкретно: что тебе за это сделать? Что скажешь, то и сделаю.
Знала Наталья эти шутки. Однажды, по молодости, когда Виталика еще не было, а Сергей уже начал репетировать свои ночные концерты, потом ставшие регулярными, она ответила:
