Вадим не ответил. Разве мог он признаться Игорю, как близок был в тот миг к самоубийству. О том, что творилось у него в душе, он мог бы рассказать только одному человеку.
ГЛАВА 5
Близилась ягодная пора. Теперь ребята грузили в лодку все сразу: удочки, лукошки, котелок для ухи, лук, картошку, немного хлеба и отправлялись за Свирь в лес или на болота и возвращались только к вечеру. На обед ловили рыбу и варили уху здесь же, на берегу.
Был случай, когда они забрались далеко на болото, где брусники было видимо-невидимо, и вся крупная, как на подбор. Они успели засыпать лукошки только наполовину, когда за кустами кто-то заревел.
— Все, тикать надо, — сказал Саня и, схватив Вадима за руку, пригнулся и припустил в лес.
Они еще долго неслись со всех ног, задевая кусты черники, из которых вздымались тучи потревоженных комаров, врезаясь лицами в блестящие сплетения паутин, пока Саня не счел, что опасность миновала.
— А кто это был? — отдышавшись, спросил Вадим.
— Известно кто — медведь. С этим зверюгой лучше не встречаться. Мужики говорят, в наших краях шатун объявился, зимой не выспался, потому злой как бес. А может, выдумки это все.
Они шли по узкой, едва проторенной тропе сквозь аромат лесной глуши — смешанный запах сосен, мха и перегноя. Под хвойными кронами мерцал изумрудный свет, лес был спокоен и тих своей особенной живой тишиной, исполненной щебета птиц и монотонного гудения всевозможных букашек.
— Ну и видок у тебя, — прыснул Саня, наставив на Вадима вымазанный черникой палец, — вся мордаха в брусничном соке и паутине.
— А сам-то ты лучше, что ли? — рассмеялся Вадим и вскрикнул: — Смотри — озерцо, как будто специально для нас!
Они вышли к небольшому озеру, заросшему камышом и кувшинками. Густая поросль кустов голубики захлестнула его зеленые берега. Чирок на воде уставил на них блестящую бусинку глаза и, видимо, заключив, что эти чумазые существа доверия не внушают, поспешил укрыться в камышах. Друзья умылись и прилегли отдохнуть в сквозной тени молодой березки. Саня, слегка помахивая веточкой, отгонял вьющуюся у лица мошкару.
— Везет тебе, Сань, — сказал Вадим, — среди такой красоты живешь. Будь моя воля, и я бы здесь насовсем остался. Дома мне все надоело — гулять нельзя, музыкой заставляют заниматься. Мне все эти этюды Черни и сонатины Клементи уже поперек горла встали.
— Я думал, это здорово, когда умеешь играть на каком-нибудь инструменте. А ты на чем играешь?
— На фортепиано. Только это совсем не здорово. Для меня, во всяком случае. Не выйдет из меня пианиста. Я физиком хочу стать. Мне это в сто раз интереснее.
— Так бросай свою музыку, — лениво жмурясь, посоветовал Саня. — В чем загвоздка-то, не пойму?
— Отец настаивает. С ним спорить нельзя. Он этого не терпит.
— А что он тебе сделает? Убьет, что ли?
— Убить не убьет, но может… — Вадим перебрал в уме все возможные варианты отцовской расправы над мятежным сыном и понял, что терять ему, в сущности, нечего.
У Сани в глазах плясали синие чертики.
— Застращал он тебя, как я погляжу. Маешься без толку, давно бы занялся тем, что тебе по душе. Эх ты, голова два уха.
— Надо же, я и не представлял, что все так просто. Я лучше спортом займусь. А потом поколочу Дениса из девятого класса и Кольку из параллельного.
Саня сел.
— Тебя что, в школе бьют?
— Случается, — никому другому он бы этого не сказал. — Вообще-то они всех бьют, кто не с ними, и еще деньги с младших собирают. Все их ненавидят, но боятся.
— Ладно, — решительно сказал Саня, — с завтрашнего дня начнем отрабатывать удары. Ты уже не такой слабак, каким приехал. Главное — поверить в себя, остальное приложится.
Вадим откинулся на спину, испытывая небывалое чувство невесомости. Будь он уверен в существовании души, то именно сейчас мог бы поклясться, что эта легкая эфемерная субстанция покинула его тело и счастливо взмыла в небеса, расправила окрепшие крылья и зависла над землей в блаженном парении.
— Сань, ты как думаешь, Бог есть? — спросил он с той невероятной прекрасной высоты, стремясь взлететь еще выше в своей чудесно обретенной, бесшабашной дерзости.
— Не знаю, — ответил Саня, помолчав, — в школе говорят, что нет, а бабушка говорит, что есть. Я сам об этом много думал.
— И что надумал?
— Думаю — есть Бог. Ты посмотри, как в природе все продумано, взаимосвязано, предусмотрено, будто кто позаботился обо всех, до самой последней букашки, травинки. Когда говорят: «Слепые силы природы», — мне смешно становится. Ничего она не делает вслепую, делает только то, что ей положено. Это люди везде вслепую суются — реки перекраивают, леса вырубают, осушают болота, роются в земле, как кроты, а потом удивляются, почему природа их не щадит. Я так думаю: равновесие в природе, установленный порядок вещей — это все от Бога, а человек слишком мал и глуп, чтобы пытаться его изменить, а если пытается, значит идет против Бога.
— Где же тогда рай и ад?
— Вот этого уж точно никто не знает.
— А я всегда думал, что Вселенная — это какое-то огромное, необъятное тело. Солнечная система похожа на атом, и таких систем бесчисленное множество. Может, космос и есть Бог? Вот я и хочу стать физиком, чтобы во всем разобраться, а может, даже астрофизиком.
Саня слушал Вадима с таким выражением, словно обдумывал каждое его слово. Они проговорили два часа с сияющими, вдохновенными лицами, пока их пустые желудки прозаически не напомнили о себе.
Саня вскочил и хлопнул себя по лбу.
— Бабушка сегодня калитки печет. Бежим скорей!
Бабушкины калитки — разговор особый. Никогда больше в своей жизни Вадим не ел ничего более вкусного. Калитки умели печь все свирские бабушки. На тонко раскатанный лист ржаного теста выкладывались ягоды черники или брусники, посыпались сахаром, и в печь. С кружкой парного молока такой пирог казался царским угощением.
Сегодня побаловать мальчишек решила бабушка Марфа. Прежде чем взойти на крыльцо Саниного дома, Вадим набычился и заявил, что больше не сделает и шагу, если его упрямый друг не пообещает прийти с ответным визитом на пироги к бабушке Дусе.
— Ты ведешь себя так, словно никому не хочешь быть обязанным, даже тем, кто тебя любит. А это обидно, — сказал он Сане.
Тот сосредоточенно выщипывал пальцами босой ноги кудрявый клевер у крыльца.
— Ты понимаешь меня или нет? — спросил Вадим, усаживаясь на ступеньку и заглядывая снизу Сане в лицо.
— Нет, не понимаю, — последовал донельзя сварливый ответ.
— Всегда ты все отлично понимаешь! У тебя просто сдвиг по фазе на почве твоей гордости. Люди угощают друг друга, ходят в гости, дарят подарки, а ты — настоящий дикарь.
