Тарелка перед Вадимом опасно звякнула, оттого что он швырнул в нее нож и вилку.
— А не снять ли мне шкуру с Романа Тихоновича? — спросил он ядовитым тоном. — Ты их все жалеешь, а им лишь бы сделать все как-нибудь, тяп-ляп, а после плевать в потолок.
— Вадим, притормози! Скоро я рта не смогу раскрыть. Ну не знал человек. Что тут такого? Надо просто поменять педагога.
Педагога поменяли, и дело у Лин заметно пошло на лад. Вадим через несколько дней сам поприсутствовал на уроке русского языка и результатами проверки остался доволен.
— Пусть подучится, потом определим ее в институт, — сказал он Александру. — Девочка, по всему видно, способная, схватывает все на лету. Слушай, — продолжал он, торопясь воспользоваться моментом, пока его друг находился в состоянии эйфории, — зачем нам терять попусту время? Давай оформим доверенность на одного из моих ребят, они у меня расторопные — поедут в Ярославль и займутся продажей твоей квартиры.
— Мне надо будет кое-что забрать, — далеким голосом отозвался Саня, — у меня там книги, записи…
— Как только будет оформлена продажа, мы с тобой вместе съездим к тебе домой и все заберем. Согласен?
— Ага, — кивнул Александр и отправился на кухню.
Светлана, в свою очередь, решила обратить себе на пользу счастливое состояние Вадима, в котором он находился с момента появления в их доме Александра.
Вадим не любил общества. Гостей они принимали, но в основном это были подруги Светланы или знакомые супружеские пары, иногда деловые партнеры Вадима. За все время их совместного проживания только дважды в особняке собиралось многочисленное общество. Светлане на днях исполнялось двадцать восемь лет, и она решила во что бы то ни стало отпраздновать это событие с подобающим их положению размахом.
Возвратившись к вечеру домой, она застала друзей в гараже. Александр, как все мужчины, обожавший автомобили, заинтересовался содержимым этого обширного помещения. Облазив салоны всех машин, он засел в красном «бентли», который чем-то покорил его сердце. К удивлению Вадима, он уверенно управился с автомобилем, плавно вывел его из гаража, проехал до ворот, развернувшись, въехал обратно и рассчитанно поставил на место.
— Классная тачка! — похвалил он.
— Ты не очень-то, — сказал Вадим. — Тебе ездить пока нельзя. Вот дней через десять бери и катайся, сколько влезет.
Предлагать ему большее нечего было и думать.
— Вадимушка, давай устроим прием, — пристала Светлана, справедливо полагая, что присутствие друга поможет пробить его круговую оборону. — Александр, повлияйте хотя бы вы на него. — Она кокетливо взяла Саню под руку. — Могу я в свой день рождения пообщаться с друзьями? У нас так давно никого не было.
— Светочка, все, что я могу — это быть вашим самым благодарным гостем, — ответил Александр, не утративший своей обычной галантности.
— Ты слышишь, Вадим? Доставь нам такое удовольствие.
— Ах ты, лиса, — снисходительно разворчался Вадим, — ладно, так и быть. После ужина зови Романа, сядем все вместе, обсудим.
Вечером Вадим ознакомился со списком гостей, которых наметила пригласить Светлана. Возражений представленные кандидатуры у него не вызвали.
В числе прочих был приглашен и адвокат Вертушев с женой. Поговаривали, что они на грани развода. Вертушев действительно собирался развестись с разнелюбой, ненавистной Кирой, задержка для него была лишь в том, чтобы как можно выгоднее для себя подготовить дележ имущества.
Получив приглашение, Вертушев обрадовался. Был у него свой интерес в том, чтобы потолкаться в доме Березиных, куда его теперь редко приглашали после кончины Петра Ефимыча. Дело в том, что Вертушева, через три дня после вторичного исчезновения его младшего деверя, вызвал к себе Краснов.
Последнее время Егора Данилыча одолевала непонятная хандра, она тревожила его и изматывала, он чувствовал что стареет, не столько телом, сколько душой. В свои пятьдесят шесть лет он был по-прежнему крепок и, несмотря на некоторую тучность, достаточно моложав, ничем особенным не болел, только, проснувшись однажды поутру и вспомнив, что надо ему ехать на один из своих заводов, потом на встречу с избирателями, он понял, что всем пресытился, все-то ему опостылело, что один день похож, как две капли воды, на другой, и люди все одинаковы; дела, политика, развлечения, любовницы — все неинтересно.
— Пойти, что ли, в казино, нервишки пощекотать? — равнодушно размышлял он. — Да ведь если и проиграюсь в пух, так все равно от меня не убудет. Никакого разнообразия.
С неохотой подняв свое тяжелое и сытое тело с кровати, он отправился в ванную комнату, где долго, с неудовольствием разглядывал отражение заспанного, помятого лица, которое удалось привести в надлежащий вид лишь после длительных туалетных процедур. Освежившись и обильно умастив себя парфюмом, он прошел в кабинет, чтобы перед завтраком, как водится, просмотреть утренние газеты.
Новости его тоже не развлекли — все одно и то же: мир беснуется, где-то война, там политический скандал, здесь журналисты подняли истерику из-за украденных миллионов, все что-то рвут друг у друга из рук, кого-то травят, а другого подхалимски хвалят, смакуют личную жизнь знаменитостей, рекламируют очередного эпатажного трансвестита — скучно, пошло, противно.
Он вызвал своего верного помощника и наушника, который всегда был в курсе тех новостей, которые в газетах не печатались. Не шевелясь и полуприкрыв тяжелые веки, Егор Данилыч слушал его все с тем же равнодушием, пока одна деталь не привлекла его внимания:
Крученый пропал? Тому три дня? А что говорят? Березин. Я так и думал, — он погрузился в размышление.
Помощник стоял рядом, слегка согнув стан.
— Слушай, а кто там из наших у Березина?
— Так многие, да хоть Боря Вертушев.
— Борька-то? А что, давай покличь его ко мне, да поживее.
Вертушев не заставил себя долго ждать. Он вошел раболепной походкой в комнату, где сидел Краснов, и встал в стойку почтительного ожидания, всем своим видом выражая неумеренное восхищение и радость от свидания с благодетелем.
— Сядь, не торчи передо мной, как сук, — неласково встретил его Краснов, который никогда не стеснялся в выражениях. — Я тебе что поручил: присматривать за Березиным, а ты схоронился, как мышь в норе, и глаз не кажешь.
— Помилуйте, Егор Данилыч, — Вертушев нервно захихикал, — о пожелании вашем помню денно и нощно, не извольте сомневаться. Только что ж докладывать, хе-хе, докладывать- то, собственно, нечего. Все как было, так оно и есть.
— Говорят, деверь у тебя любимый пропал. А ты, вроде, не сильно расстроился.
— А кто ж его знает, пропал он или опять в бега подался?
— Заврался ты, я вижу, до потери сознания. А я вранья не люблю. Знал бы ты, что деверь твой жив, не стал бы затевать развод, — зарычал Краснов, сверля Вертушева глазами.
