– Сама виновата, – не оказала поддержки Аня. – О чем теперь сокрушаешься? Ты отняла у него дочь, как после этого он должен к тебе относиться?
Елизавета Михайловна со скорбно-смиренным видом закивала:
– Да, да, дожила я, спасибо, доченька, уважила. Всю жизнь на тебя положила, воспитала, вырастила, и вот благодарность. Теперь я плохая мать, а он прекрасный, незаслуженно обиженный отец, так получается?
– Для меня он прекрасный, самый лучший! Возмутительно, что мне приходится тебе что-то объяснять!
Мать печально посмотрела на Аню:
– Как он сейчас выглядит? Постарел, наверно. А эта женщина? Ты видела ее?
– Она умерла, уже давно. Сережа с десяти лет рос без матери. Папа инвалид, он воевал в Чечне, был ранен и потерял ногу. Больше не женился, сейчас остался вдвоем с Матвеем – приемным сыном, о котором я тебе говорила.
Елизавета Михайловна с болью выслушала скупую информацию, вся сжалась и закрыла лицо руками.
– У него хорошие отношения с Матвеем? – немного погодя спросила она.
– О да! Матвей чудесный, добрый, заботливый, родной сын так не заботился бы о своем отце! – с воодушевлением воскликнула Аня; вдохновение отразилось на ее лице. – Сережа его обожает – и есть за что: Матвей выходил папу после ранения и вырастил младшего брата. Смотрит за обоими как нянька, притом что служит в армии…
Елизавету Михайловну заметно покоробила горячая увлеченность, с какой Аня говорила о Матвее. Она воззрилась на дочь с подозрением:
– А ну-ка, посмотри мне в глаза. С чего бы такой восторг?.. Аня!.. Боже мой, мне все ясно, я узнаю этот горячечный блеск в глазах, это прерывистое дыхание, внутреннее свечение, о, я долго наблюдала похожие симптомы – точно так же светился твой отец. Ты влюбилась, влюбилась в сына этой женщины! – Она горько расхохоталась. – Этого следовало ожидать, ты – дочь своего отца, его кровь, его гены!
Аня оторопела: она не собиралась обсуждать свою любовь с матерью, хотя до сей поры делилась с ней малейшими переживаниями, как с самой близкой подругой, однако в данном случае угроза ее браку с Виктором повергла бы Елизавету Михайловну в шок. К тому же Аня еще не привыкла к тому новому, незнакомому, что поселилось в ней нежданно-негаданно, не привыкла к самой себе. Вновь обретенное чувство, похожее на чудо, было ее сокровенной тайной – оно грело ее изнутри и не желало грубого вторжения.
Мать, однако, не проявила деликатности:
– Приехали! Всего три месяца замужем, не обжилась еще и закрутила новый роман! Надеюсь, у тебя хватит благоразумия не бросаться в любовные похождения очертя голову? Мужчины вроде Виктора на дороге не валяются. Девицы за такими охотятся стаями, идут на всякие хитрости, из кожи вон лезут, чтобы заполучить мужика с состоянием. Аня, прошу тебя, возьмись за ум. Вспомни, что я тебе говорила: любовь пройдет, итогом будет разбитое корыто…
С Елизаветой Михайловной случился приступ желчного красноречия, как и всякий раз, когда она говорила о любви. Аня не вникала в суть слов матери, до нее доходили лишь раздражительные интонации ее голоса. Любовь имеет крепкую броню – нет силы, способной смутить ее слух, рассеять радужную дымку перед глазами или заставить медленнее биться сердце.
Мать сделала паузу, набрала побольше воздуха, чтобы выпустить очередной залп беспощадных доводов и… замолчала: на губах дочери блуждала безмятежная улыбка.
Елизавета Михайловна покачала головой:
– Что толку тратить слова? Однажды я через все это прошла и проиграла… – Она медленно направилась к двери, на пороге обернулась: – Ты уверена, что мальчику будет у вас удобно? Может быть, лучше поселить его в усачевской квартире?
– Нет, что ты, мама! Кто там за ним будет смотреть?
– Я могу захаживать время от времени, сготовлю что-нибудь, приберу, а в другие дни ты будешь приходить.
– Нет, нет, его пока нельзя оставлять без присмотра. Опасный возраст, мало ли с кем он познакомится в школе, на улице. Страшно подумать: алкоголь, наркотики, хулиганы, распущенные девушки… – Аня взволновалась. Проблемы тинейджеров ее до сих пор не касались – Темка был еще маленьким, незачем забивать себе голову воображаемыми ужасами раньше времени, – но теперь, словно время совершило огромный незапрограммированный скачок, они предстали перед ней во всей своей пугающей полноте.
– Пойдем, мам, надо с ним поговорить, – заторопилась Аня, – надо выяснить, чем он увлекается, о чем мечтает, ведь я ничего о нем не знаю.
– Да, да, Анечка, учти: самое правильное – это спорт. Поменьше улицы, побольше занятости в спортзале; книги, компьютер, – все лучше, чем случайные связи.
Утром Аня отвезла Темку в детский сад и вернулась домой за Сережей.
– Ты готов? Съездим ко мне на работу, потом в школу, не забудь взять документы. Устроим твои дела и погуляем, если хочешь.
– Ань, ты папе звонила?
– Конечно, вчера, сразу как доехали. С Матвеем тоже разговаривала. Кстати, надо купить тебе хороший телефон.
– Папа не был расстроен?
– Напротив, он радовался за тебя, сказал, чтобы ты сфотографировался на фоне памятников архитектуры и привез фотографии.
Последние слова оказали на юношу благоприятное действие. Он повеселел, оживился и стал активно собираться на выход. Аня произвела строгую ревизию его рубашек, свитеров, джинсов, сделала зарубки в памяти, чем необходимо пополнить гардероб брата, но внешним видом его осталась довольна: Сережа был по-юношески угловат, но обладал небрежной диковатой грацией, одежда ловко сидела на его худощавой, длинноногой фигуре. Белая нежная кожа, темные волосы и сумрачный взгляд делали его, с точки зрения сестры, совершенно неотразимым. Она оглядела брата с чувством фамильной гордости, не отказала себе в удовольствии поправить воротник его рубашки и мягкие волнистые волосы.
В машине Сережа в основном молчал и смотрел по сторонам. Было пасмурно, но дождь временно прекратился. Машина плавно скользила в общем потоке автомобилей, иногда приходилось останавливаться и ждать, пока движение не возобновится. Сережа с любопытством разглядывал проезжающие мимо дорогие иномарки.
Застряли в очередном заторе, Аня повернула голову и увидела, что юноша несмело переглядывается с ухоженной блондинкой, восседающей за рулем соседнего в ряду «лексуса». Хозяйка машины зазывно и многообещающе улыбалась Сереже, отчего Аня немедленно пришла в ярость. Эта кукла соображает хотя бы, на кого глазенки таращит? Грымза великовозрастная – наверняка лет тридцать, не меньше.
– Сережа, обрати внимание, у меня здесь разные диски, выбери на свой вкус, послушаем что-нибудь, – искусно отвлекла она брата.
Испепеляюще, тяжело посмотрела поверх его склоненной головы на дамочку в «лексусе». Та понимающе ухмыльнулась и перевела взгляд на дорогу.
«Сука, – с холодной злостью подумала Аня, – по себе судит, шалава озабоченная».
