— Я не поддамся твоему фальшивому обаянию, ты, мошенник.
Достаточно и того, что ты обманул мою сестру. Ты таскал нас за собой по всему
миру, рассказывая сказки о райской жизни в Америке. Никогда себе не прощу, что
отпустила ее и сама за вами поехала. Но исковеркать жизнь ее единственной
дочери я тебе не позволю! Девочка почти невеста, но в ней нет ничего женского.
Настоящий мальчишка! Всю жизнь носит брюки и сапоги. Лицо загорелое,
обветренное, как у дикарки. А чертыхается, будто язычница! Что за манеры, что
за речь! Волосы торчат во все стороны. Ни с того, ни с сего сообщила мне, что
выходить замуж ей пока неохота, но «объект» уже есть, некий Рафаэль Бенавенте,
и скорее всего в один прекрасный день она попросит его напей жениться.
Эта юная леди, если вообще ее можно назвать так, не
стесняясь, говорит о том, что намерена сделать предложение мужчине, да еще
какому! Бродяге-испанцу, знающему все на свете, как она с гордостью заявила,
даже способы мошенничества в карточной игре!
А теперь, — заключила тетушка Корнелия торжествующим тоном,
— попробуй-ка оправдаться!
Шерри, затаив дыхание и улыбаясь, ждала достойной отповеди
отца этой отвратительной женщине с кислым выражением лица, которая втерлась к
ней в доверие, все выпытала и использовала против нее же.
— Шерри не ругается! — с плохо сдерживаемой яростью возразил
отец.
Однако Корнелия нисколько не испугалась, как это бывало с
другими, когда Патрик Бромлей выходил из себя.
— Не ругается! — выпалила она. — Не далее как нынче утром
ушибла локоть и выругалась на двух языках! Я слышала!
— В самом деле? — ехидно процедил сквозь зубы Патрик.
— И ты поняла?
— Я достаточно владею латынью, чтобы понять, что «Dios
mio!»— это богохульство.
— Ошибаешься! Это всего лишь означает «Боже мой», — возразил
Патрик, и тут Шерри по его тону определила, что он оправдывается. — Видимо, это
были слова одной из молитв, о которых ты так печешься!
Шерри заглянула в замочную скважину и увидела, что отец покраснел
то ли от смущения, то ли от злости и сжал кулаки, зато тетя Корнелия стояла
перед ним, холодная и неподвижная, как каменная статуя.
— Твои слова — лишнее подтверждение тому, как мало ты знаешь
о молитвах и о своей единственной дочери, — презрительно парировала Корнелия. —
Меня мороз подирает по коже при мысли о том, с какими людьми ты позволял ей
общаться. С карточными шулерами, сквернословами и пьяницами. И тебя нисколько
не смущало, что они видят твою дочь в столь непристойном виде. Одному Богу известно,
какие чувства она в них пробуждала со своими нечесаными рыжими волосами, как
гулящая девка. Один индеец чего стоит! Ее любимый друг, этот дикарь, который
спит с собаками.
Еще за минуту до того, как тетя упомянула индейца, Шерри
услышала, как отец заскрежетал зубами от ярости, и со страхом и в то же время с
надеждой подумала, что вот сейчас он поставит этой противной тете Корнелии
синяк под глазом за то, что она говорит такие гадости. Но вместо этого он
обрушил на тетку поток колкостей и оскорблений.
— Ты ехидная, злая старая дева, Корнелия, всех мужчин
считаешь скотами, которые только и знают, что волочатся за каждой юбкой. Но все
дело в том, что ни один из них даже не плюнул в твою сторону. За это ты их и
ненавидишь! Скажу тебе больше. — От волнения отец сейчас говорил с сильным
ирландским акцентом. — Шерри скоро четырнадцать, но она так же непорочна и
плоскогруда, как ты! Так что, милая Нелли, — теперь настала его очередь
торжествовать, — бедняжка Шерри по всем показателям твоя точная копия. А на
тебя никакой мужик не клюнет, если даже выпьет все запасы спиртного на свете,
поэтому о Шерри нам нечего беспокоиться.
Из всей тирады отца Шеридан поняла лишь, что ехидная, злая
старая дева получила по заслугам, и едва не закричала от радости, но вовремя
прикрыла рот рукой. Однако тетку Корнелию, как оказалось, не так-то легко
пронять оскорблениями. Она вздернула подбородок и, сверля зятя глазами,
парировала все с тем же презрением:.
— Насколько я помню, Патрик, тебе выпивка не требовалась! Не
так ли?
Шерри ничего не поняла, отец, как ей показалось, тоже пришел
в замешательство, потом в ярость и вдруг… успокоился.
— Молодец, Корнелия, — уже мягко сказал он. — Сейчас в тебе
говорит старшая дочь эсквайра Фарадея. Я уже не помню, какой ты была, но ты не
забыла, верно? — От гнева отца и следа не осталось, когда он оглядел маленькую
убогую комнатушку, и, сокрушенно покачав головой, с жалостью улыбнулся. — Не
важно, что твой дом величиной с клозет в особняке Фарадеев, что ты едва сводишь
концы с концами, обучая чужих детей хорошим манерам, главное, что ты осталась
дочерью эсквайра Фарадея, гордой и надменной.
— Тогда ты, может быть, вспомнишь, — уже спокойнее сказала
тетушка Корнелия, не собираясь, однако, сдаваться, — что мать Шеридан была моей
единственной сестрой. И если бы она увидела, Патрик, во что ты превратил ее
дочь, в какое посмешище, поверь, она пришла бы в неописуемый ужас. Впрочем,
нет, стала бы стыдиться ее.
Шеридан замерла. «Стыдиться своей дочери? Но это невозможно!
Мама любила меня». И перед глазами Шерри одна за другой промелькнули картины их
жизни с мамой на ферме… Они собираются ужинать, мама с аккуратно уложенным на
затылке пучком надевает белый накрахмаленный фартук и накрывает на стол, мама
расчесывает Шерри волосы до тех пор, пока они не начинают трещать, мама
придвигается поближе к свету и кроит Шерри нарядное платьице из купленных по
случаю обрезков кружев и хлопчатобумажной ткани.
Вспомнив о том, какой аккуратной была всегда ее мама,
Шеридан широко раскинула руки и осмотрела себя. Мужские сапоги, потертые и
пыльные — Шерри не любила возиться со шнурками; брюки из оленьей кожи все в
пятнах и совсем ветхие на седалище. Их поддерживает сделанный индейцем широкий
пояс с бахромой, который в то же время прикрывает куртку. Было чего стыдиться…
Шерри обернулась на маленькое зеркальце над умывальником,
подошла поближе, чтобы взглянуть на свое лицо и волосы, и, невольно
попятившись, остановилась как вкопанная. Затем поморгала и тряхнула головой,
словно хотела прогнать наваждение. Постояв минутку в полной растерянности,
Шерри попыталась привести в порядок копну своих длинных рыжих волос, по
выражению тети, как у гулящей девицы. Но распутать их было невозможно. Тогда
она попробовала пригладить их хотя бы с боков, но ничего не получалось;
непромытые слежавшиеся пряди спружинили и заняли свое прежнее положение. Да,
она ни капельки не похожа на свою мать. И не только. Она вообще не похожа на
особу женского пола. Но до настоящего момента ее это нисколько не волновало.
В кого, сказала тетя Корнелия, она превратилась? В
посмешище? Да, да, именно так она и сказала.
