По-видимому, из-за амнезии она никак не могла вспомнить,
почему люди его класса, да и ее собственного в Америке ведут себя так, а не
иначе, и потому задавала такие заковыристые вопросы, что ему пришлось
задуматься над некоторыми вещами, Прежде не вызывавшими ни малейших сомнений.
— Согласно сообщению «Газетт», — смеясь сказала она, пока
лакей выкладывал на тарелки сочную утку, — вечернее платье графини Эвандейл
было украшено тремя тысячами жемчужин. Вы полагаете, это правда?
— Нисколько не сомневаюсь в профессиональной честности
репортера светской хроники «Газетт», — пошутил Стивен.
— В таком случае, — сказала она с заразительной улыбкой, —
либо жемчужины были чересчур мелкие, либо она чересчур крупная.
— Почему вы так думаете?
— Разве не ясно? Будь жемчужины крупными, а она — нет,
наверняка, понадобилась бы лебедка, чтобы поднять ее после того, как она
присела в реверансе перед королем.
Стивен все еще улыбался, воображая, как чопорную графиню
поднимают лебедкой и уносят от трона, когда Шерри уже переключилась на тему
более серьезную. Подперев кулаком подбородок, она внимательно посмотрела на
него и спросила:
— Когда все важные особы съезжаются на сезон в Лондон с
апреля до июня, куда они девают своих детей?
— Оставляют дома с няньками, гувернантками и наставниками.
— И в малый сезон, осенью, тоже? Стивен кивнул. Тогда,
склонив голову набок, она мрачно произнесла:
— Как же одиноко должно быть английским детям в эти долгие
месяцы.
— Они не одиноки, — спокойно возразил Стивен.
— Одиночество — это совсем другое. Оно бывает не только у
детей, но и у взрослых.
Стивен всячески старался сменить эту тему, опасаясь, как бы
разговор ненароком не коснулся их будущих детей, что было бы просто
бессмысленно, и, сам того не желая, заговорил сухо и холодно, совершенно не
думая о том, что в ее болезненном состоянии может ранить ее своими словами до
глубины души.
— Вы убедились в этом на собственном опыте? — спросил он.
— Я… не знаю.
— Боюсь, что завтрашний вечер вам придется провести именно
так.
— Одной?
Когда он кивнул, она быстро отвела взгляд, уставившись на
тарталетку с паштетом, лежавшую перед ней на тарелке, потом собралась с духом
и, глядя ему в глаза, спросила:
— Вы рассердились и хотите покинуть меня из-за того, что я
только что сказала?
Он почувствовал себя настоящей скотиной и стал
оправдываться:
— У меня предварительная договоренность о встрече, и ее
нельзя отменить, — после чего счел возможным добавить:
— Кстати, мои родители привозили нас с братом на сезон в
Лондон почти каждые две недели. Мой брат и его жена, как и некоторые их друзья,
тоже привозят сюда детей с целой свитой гувернанток. Теперь, надеюсь, вам стало
легче?
— Это прекрасно! — воскликнула Шеридан, просияв. — У меня
просто камень с души свалился. Теперь по крайней мере я знаю, что и в высшем
обществе встречаются любящие родители.
— Как правило, — сухо сообщил он, — в высшем обществе
чрезмерная родительская любовь вызывает насмешки.
— По-моему, каждый должен жить своим умом, независимо от
того, кто что скажет. А вы как думаете? — слегка нахмурившись, спросила она.
Пораженный, Стивен не знал, то ли ему смеяться, то ли
сожалеть, то ли досадовать: возможно, даже не отдавая себе в этом отчета, Чариз
Ланкастер буквально интервьюировала его, оценивая не только как будущего мужа,
но и как отца ее детей, хотя он вовсе не собирался становиться ни тем, ни
другим. И это «интервью» его вполне устраивало. Судя по всему, она от него не в
восторге, это во-первых, а во-вторых, появись она в высшем обществе, что вообще
вряд ли возможно, уже через неделю оно подвергло бы ее остракизму за
пренебрежение к чужому мнению. Сам Стивен между тем к чужому мнению никогда не
прислушивался, но ведь он мужчина, а кроме того, его состояние и положение в
обществе дают ему право делать все, что, черт возьми, ему заблагорассудится.
Любая светская матрона, стоявшая на страже высокой морали,
готова была простить Стивену все его пороки, только бы женить его на своей дочери,
однако Чариз Ланкастер она пригвоздила бы к позорному столбу за малейшее
нарушение приличий, не говоря уже о чем-либо серьезном, как, например, ужин
наедине с мужчиной.
— Вы полагаете, чужое мнение важно? — снова спросила она.
— Нет, ни в коем случае, — торжественным тоном ответил он.
— Счастлива это слышать.
— Именно этого я и опасался, — сказал Стивен, сдержав
улыбку.
До самого конца ужина и потом, в гостиной, он вел разговор в
шутливом тоне, а когда пришло время пожелать ей доброй ночи, боясь снова
потерять контроль над собой, ограничился братским поцелуем в щечку.
Глава 17
— Не знаю, что вы с ней сделали, но произошло настоящее
чудо, — объяснил Хью Уайткомб на следующий день, заглянув в гостиную, где
Стивен ждал Шерри, чтобы пойти вместе на ужин.
— Значит, она в полном порядке? — Стивен, очень довольный,
облегченно вздохнул. Слава Богу! Его страстная и усердная ученица не занимается
самобичеванием из-за некоторых допущенных им накануне вечером вольностей и
ничего не рассказала Уайткомбу, Весь день Стивен провел в кабинете, сначала с
одним управляющим, потом с архитектором, который разрабатывал план модернизации
одного из поместий Уэстморленда, и еще не виделся со своей «невестой», хотя
слуги постоянно сообщали ему, в какой части дома она находится в данный момент.
От них же он узнал, что девушка в прекрасном расположении духа, и теперь с
нетерпением ожидал вечера, который собирался начать с Шерри, а закончить с
Элен, не задумываясь над тем, кого из них ему больше хочется видеть.
— Мало сказать в порядке, она вся светится и сияет, —
сообщил доктор, — и просила передать, что будет здесь с минуты на минуту.
Появление непрошеного гостя, широкими шагами входившего в
этот момент в гостиную, основательно испортило радужное настроение Стивена. И
неудивительно. Он хорошо знал проницательность доктора. Не зря тот долго,
испытующе смотрел на него, прежде чем спросить:
— Интересно, что вы сделали? Результаты прямо-таки
потрясающие!
— Ничего особенного, — мягко ответил Стивен. — Просто
последовал вашему совету, — и, направившись к камину, где он оставил на полочке
свой стакан с шерри, добавил:
