«Поздно, — сказала себе Соня и вспомнила фразу из книги Федора Соллогуба, которую когда-то давал почитать Сергей: — Несчастье бросает тень вперед. Если мы снова будем вместе, я стану еще больше бояться его потерять, начну еще навязчивее заглядывать в глаза, и он меня бросит. Я этого не переживу…».
Шестаков вернулся.
— Софи, прости, но мне придется задать кучу неприятных вопросов. Работа у меня такая.
Шестаков открыл потертый ежедневник.
— Понимаю, — Соня приободряющее улыбнулась, — я еще не все забыла из уголовного права — методы расследования убийств.
— Криминалистики, — уточнил Сергей. — Методы расследования — это криминалистика.
— Да, наверное, — пробурчала Соня. — Ну, и о чем мне рассказывать?
— Давай по порядку. Говорят, что ваш директор не собирался отмечать Первомай, но потом передумал?
Соня кивнула.
— Он вообще не любил сабантуи на рабочем месте.
— А почему остался?
Соня в упор посмотрела на Шестакова. Она все понимала — так нужно. Его работа — опрашивать, устанавливать факты, копаться в грязном белье потерпевших. Она обязана рассказать все. Понимать-то понимала, но от этого не становилось легче. Давило ощущение брезгливости оттого, что ей придется рассказать офисные сплетни о людях, с которыми она проработала не один год. В то, что кто-то из ее сослуживцев мог убить Кононова, Соня не верила. И еще… неужели она должна рассказать Шестакову о том, что видела возле тела Кононова брелок Константина?!
— Сергей, это кто-то посторонний забрался в офис с улицы? — с надеждой спросила она.
Шестаков отрицательно покачал головой.
— Исключено. Черный ход заперт, на окнах — решетки. Ваша сторож — Любовь Васильевна, клянется, что посторонние в офис не входили. К тому же, орудие преступления ты видела. Все в один голос утверждают, что разводной ключ всегда лежал на противопожарном щитке в торговом зале. Я проверял, просто так его не заметишь, и под руку он не попадется. Убийца знал, где лежит разводной ключ, вооружился им заранее, а потом зашел к Кононову в туалет. Так что, Софи, мы имеем классическую схему — под подозрением все!
Шестаков рассмеялся. Соню это покоробило. Нет ничего веселого в том, что один из так хорошо знакомых ей людей — убийца.
Сергей догадался, о чем молчит Соня, и сказал:
— Я уже многое знаю. Можешь не переживать, что сдаешь своих коллег. Мы уже всех опросили.
Соню снова обдало горячей волной. «Всех опросили, я уже многое знаю…». Соне хотелось закричать во весь голос: «Что же, черт возьми, ты знаешь? Как много ты знаешь?». Ведь кто-то забрал фишку! Кто-то из своих. Станет ли этот кто-то молчать?
— Что ты знаешь? — с нескрываемой тревогой спросила Соня.
Шестаков повертел в руках карандаш, а затем изрек:
— Договорились. Я буду излагать то, что знаю, а ты поправлять и дополнять. Только без утайки, идет?
— Идет, — поспешно согласилась Соня.
— Ну, тогда начнем. Я уже знаю о ссоре Кононова и Тиля. Свидетели утверждают, что речь шла о том, чтобы фирма не досталась чужим людям, так?
— Так, — подтвердила Соня. — Это я тоже слышала, только не поняла, что к чему. А что говорит Вячеслав Иванович?
— Ничего не говорит ваш Вячеслав Иванович. Молчит, себе назло!
— То есть как это — себе назло? — удивилась Соня.
— Да так, — огрызнулся Шестаков, — домолчится и сядет в камеру подумать над своим поведением.
— Вы его арестуете? — ахнула Соня.
Шестаков тоскливо на нее посмотрел.
— Задержим. А что прикажешь делать? Во-первых, он поссорился с Кононовым. Причем, ссора была слишком бурной. Обычно ваш шеф не отличался таким поведением, а, значит, Тиль его чем-то очень и очень разозлил.
— Разозлил, — грустно подтвердила Соня.
— Во-вторых, у Тиля было время совершить убийство. Насколько я понял, он последний, кто видел Кононова живым. После него в туалет никто не заходил.
Соня молчала, вспоминая прошедшие события. Вот она стоит в холле торгового зала рядом с Костиком, желая прижаться к его груди. Костик говорит, что Тамара и Тиль отвели Кононова в туалет, сначала оттуда выбежала Тамара, а затем ушел Тиль. Кроме того, за два часа до убийства именно Вячеслав Тиль ответил Наталье: «Нет, я не убийца!». Неужели речь шла о настоящем убийстве? Убийстве Кононова по заказу его дочери?
— Какой ужас, — задумчиво проговорила Соня. — Да, у Тиля было время. Больше никто не выходил… Стоп! Выходил!
Шестаков даже подпрыгнул на стуле от ее внезапного выкрика.
— Кто? Откуда выходил? — спросил он.
— Торопов! Когда мы сидели в бухгалтерии и ждали возвращения Кононова, Тиль начал цепляться к Торопову, и тот сбежал. Это он нашел труп! А вдруг… вдруг не только нашел?
Шестаков сморщился.
— Софи, теоретически — да, у него было время, но неувязочка получается. У Торопова отсутствует мотив. Что ему сделал Кононов? Где их точка пересечения? Насколько я понял, Кононов, наоборот, начал ценить вашего юного сотрудника и даже пригласил его к избранному столу.
Соне нечего было на это возразить. Она кивнула.
— Что еще ты знаешь? — с тревогой спросила Соня.
— Про ссору Кононова и Николаева знаю, — ответил Шестаков. — Но у Кононова не было возможности убить вашего директора, он все время был на виду.
— Получается, что… Тиль? — проговорила Соня и посмотрела прямо в глаза Шестакову.
— Получается так. Если не считать одного нюанса. Возможность убить была еще и у Полянского.
— Полянского? — Соня ахнула и непроизвольно прикрыла рот рукой. — Но как, почему?
Страх за Костика сжал сердце в ледяной кулак. Соня сидела, подобно причудливому изваянию — с выпученными глазами, прикрывая ладонью рот.
От опытного опера не укрылось ее странное поведение.
— Ты испугалась, — сказал он. — Почему?
— Нет, нет, — поспешно заверила его Соня. — Просто я не думаю, что Костик мог кого-то убить, он не такой…
— Костик? — Шестаков придвинулся ближе.
— У Полянского тоже нет мотива! — заявила Соня и прижала ладони к щекам, ей казалось, что они пылают.
— Это мы еще выясним, есть или нет, — Шестаков откинулся на спинку стула. — Но время у него точно было, пока ты разговаривала со своим бывшим во дворе. Кстати, как ему гуляш?
Соня недоуменно воззрилась на Шестакова, какой гуляш, но потом поняла:
— Нина разболтала?
— Да, ваш секретарь просто кладезь информации, — подмигнул ей Шестаков. — Ладно, пусть пока живет твой обожаемый Полянский. Изложим нашу беседу на бумаге?
