Соня поежилась и прижалась к Константину. Он тут же обнял ее, подарив тепло и защиту.
Зашли в подъезд. В кромешной тьме поднялись на третий этаж. Сергей позвонил в квартиру бабы Любы. Ответа не последовало. Он звонил еще и еще, пока Соня не убрала его палец с кнопки.
— Будете понятыми, — сказал Сергей, обращаясь к Соне и Константину. — Толя, Антон, ломайте дверь.
— Ломать не нужно, есть ключи, — сказала Соня и позвонила в квартиру напротив.
Дверь открыли мгновенно. На пороге появилась Шура в цветастом халате и с небольшой пластмассовой лейкой в руке. Сначала, при виде полицейских, Шура удивленно подняла брови, но затем она заметила Соню.
— Сонечка! Здравствуй, рада тебя видеть! Все хорошо? — радушно проговорила Шура, продолжая коситься на ребят в форме. — Что-то случилось?
— Шура, ты говорила, что баба Люба оставила ключи?
— Да, они у меня, — подтвердила Шура и достала из кармана халата ключи. — Как раз иду цветы поливать. Вчера замоталась и забыла совсем! Но, думаю, ничего с ними не случилось, один денек на голодном пайке даже полезно.
— Откройте дверь, — попросил Шестаков.
Шура выполнять просьбу не спешила. Она повернулась к Соне.
— Сонечка, объясни, что происходит? Обыск?
Вместо ответа Соня посмотрела на Шестакова.
— Объясни всем, — сказала она.
— Гражданка…
— Ненашева.
— Гражданка Ненашева, — с неохотой проговорил Сергей и достал удостоверение. — Я — старший лейтенант полиции Сергей Юрьевич Шестаков. В настоящее время нам необходимо попасть в квартиру гражданки Лопухиной в связи с тем, что… черт! Шура, откройте дверь, не вынуждайте меня говорить то, что я не хотел бы пока произносить вслух. Пожалуйста…
Все: и Шура, и Соня с Константином, и полицейские с удивлением смотрели на Шестакова.
Как ни странно, но Шура подчинилась. Не сказав ни слова, она подошла к двери бабы Любиной квартиры и вставила ключ в замок. Едва дверь приоткрылась, Шестаков юркнул внутрь. За ним последовали полицейские. Соня, Константин и Шура вошли последними.
Сердце Сони отплясывало бешеный ритм. Она уже догадалась, все поняла, но, как и Сергей, не хотела это произносить. Даже в мыслях.
Шестаков и полицейские застыли в напряженных позах у входа в единственную комнату. Соня протиснулась между ними.
Старенький шкаф с покосившейся дверцей, круглый стол с плюшевой скатертью, цветной телевизор еще советских времен, потертый ковер на полу… и тело бабы Любы на стареньком продавленном диване. Рядом, на стуле, упаковки от лекарств и тетрадный листок.
Соня, будто окаменела. Она смотрела на гладко расчесанную, празднично одетую старушку, и не было сил ни чувствовать, ни думать.
Баба Люба лежала на диване, сложив на груди морщинистые руки. Выражение лица спокойное и, как показалось Соне, умиротворенное, радостное.
Что-то блеснуло на стуле, рядом с упаковками таблеток. Соня пригляделась — очки. Бабы Любины очки со старенькой замухрыжистой резинкой.
Мир поплыл перед глазами. Соня чувствовала, как бегут слезы по ее щекам. Слышала, как кто-то закричал: «Нет!». Но она все смотрела и смотрела на очки с резинкой — такие знакомые и такие осиротевшие теперь.
Пол ушел из-под ног, и Соня провалилась в бездушные объятия темноты.
— Соня! Сонечка! Софи!
Соня медленно открыла глаза. Голову тут же прострелило. Соня дернулась и поднялась на локтях. Заплаканная Шура стояла на коленях рядом с диваном и держала в руках открытый пузырек с нашатырем. Соня отодвинула от себя ее руку.
— С возвращением, ты нас очень напугала, — сказал Шестаков. Он и Константин стояли за Шуриной спиной.
— Солнышко мое, прости, надо было не пускать тебя туда.
— Я должна была ее увидеть, — сказала Соня, поднимаясь. Голова еще слегка кружилась, но Соня смогла встать на ноги и даже сделать пару шагов. — Господи, но почему? Почему?!
Слезы крупными каплями текли по Шуриным щекам. Соня опустилась на колени рядом с ней. Женщины обнялись и долго плакали, беззвучно, горько. Мужчины поняли, ушли.
Лишь полчаса спустя Соня и Шура прошли на кухню. Там в одиночестве сидел Константин.
— Где Сергей? — спросила его Соня.
— Там. Тело увозят.
— Давайте чаю выпьем, — нарушила Шура гнетущую тишину. — Соня, ты какой будешь?
— Я? С бергамотом есть?
— Есть. Константин, а вам какой?
— А мне какой есть, можно тот же, с бергамотом.
Шура разливала по кружкам чай, когда в кухню зашел Сергей.
— Можно и мне чайку? — спросил он хозяйку.
— Конечно, — ответила Шура и улыбнулась.
Соня смотрела на добрую мягкую улыбку Шуры, и с удивлением подумала, что эта улыбка не кажется ей неуместной. Наоборот, хотелось, чтобы Шура улыбалась как можно дольше, разливала чай, совершала такие обычные, живые поступки именно сейчас, в эти минуты.
— Что написано на листке? — спросила Соня, и все повернулись к ней.
— Каком листке? — не поняла Шура.
Соня пояснила:
— На тетрадном листке, что лежал рядом с упаковками таблеток на стуле возле дивана.
Сергей полез во внутренний карман и достал сложенный вчетверо листочек из тетрадки в клеточку.
— Я знал, что ты захочешь посмотреть, потому изъял его на время. Но послание адресовано Шуре, — сказал Сергей и передал Шуре тетрадный листок.
Она развернула его и долго смотрела на крупный, витиеватый почерк бабы Любы, а затем дрожащим голосом начала читать вслух:
«Я убила Кононова Олега Игоревича. Отомстила за сына. Шура, отдай этот листок в милицию. Деньги на похороны лежат в чайнике в серванте. Прощай, Шурочка, не плачь, я скоро увижу сына».
— Что это значит? — спросила Шура и вопросительно посмотрела на Шестакова.
Соня и Константин так же повернулись к нему. Шестаков достал из кармана пиджака другой сложенный лист.
— Это прислал твой сын, — сказал Сергей, обращаясь к Соне. — Тут он пишет, что тридцать лет назад в воинской части, где служил Кононов, на проселочной дороге между Знаменкой и Егорьевском погиб солдат. Замерз. Солдата звали Евгений Лопухин.
Шура и Соня непроизвольно ахнули.
— Это сын бабы Любы? — спросила Шура, опускаясь на стул.
— Да, — подтвердил Шестаков.
— Что с ним произошло? — спросила Соня.
— Ни для кого не секрет, что порой солдат-срочников используют не по назначению. В тот день командир воинской части попросил Кононова отправить в Егорьевск надежного солдата, чтобы тот на машине отвез на дачу к его теще какие-то доски. Кононов отправил Лопухина — тихого, скромного, исполнительного юношу. Одного. По пути в Егорьевск Лопухин решил сэкономить время и поехал через лес по проселочной дороге. Дело было в январе. В те годы крепкие морозы не были редкостью для Московской области. Машина Лопухина заглохла в лесу. Исполнительный солдат побоялся оставить имущество без присмотра, он провел в заглохшей, холодной машине весь вечер и ночь. У него была возможность развести костер из тех досок, что он вез, но солдат не решился на это. Он не мог взять чужое. По-видимому, к утру Лопухина сморил сон. Он замерз, умер во сне.
