— Да.
— Прекрасно, прекрасно. Значит, необходимо так или иначе
помешать Севарину сделать ей предложение, и лучшим способом будет сказать
Уитни, что она обручена с вами с самого июля. Откройте это Севарину! Объясните
всем! Немедленно объявите о вашей помолвке!
— Нет.
— Нет?! — недоуменно повторил Мартин. — Но что вы
собираетесь предпринять относительно Севарина?
— А что предлагаете вы?
— Я уже сказал! — в отчаянии вскричал Мартин. — Прикажите
Уитни позабыть все виды на Севарина и готовиться к свадьбе!
Клейтону пришлось употребить немалую силу воли, чтобы
оставаться невозмутимым:
— Мартин, скажите, были случаи, когда вы приказывали дочери
сделать что-то против ее воли? .
— Конечно! Я ее отец.
Уголки губ Клейтона чуть дернулись:
— И когда вы приказывали ей, она беспрекословно подчинялась
и делала все, что вы ей велели?
Мартин устало осел в кресле, побагровев от неприятных воспоминаний.
— В последний раз я потребовал от дочери повиновения, когда
ей было четырнадцать лет, — признался он, явно расписываясь в поражении. — Я
велел ей подражать во всем Элизабет Аштон, и через два месяца после этого Уитни
довела меня своими реверансами едва ли не до смерти! Она приседала на каждом
шагу, перед дворецким и кухаркой, конюхами и лошадьми! Всякий раз, когда я
появлялся на пороге, она бросала все свои занятия и приседала передо мной! Все
остальное время она проделывала эту идиотскую штуку со своими ресницами… ну,
знаете, хлопала ими! И при этом заявляла, что выполняет мой приказ подражать
этой Аштон!
— Уитни подчинится мне! — перебил Клейтон. тоном, не
допускающим дальнейших возражений. — Но пока я не решу сам известить ее о нашей
помолвке, никто не должен вмешиваться! Когда я сочту, что настало время, я сам
приеду и все объясню. Надеюсь, вы меня поняли, Мартин?
Мартин смиренно кивнул.
— Вот и хорошо, — бросил Клейтон, берясь за очередной
конверт.
— Существует еще одно препятствие, — судорожно оттянув
воротничок, пробормотал Мартин. — Правда, совсем небольшое.
— Да, продолжайте, — кивнул Клейтон, не поднимая глаз от
письма.
— Дело в леди Энн Джилберт! Она бредит какими-то
смехотворными фантазиями относительно того, будто Уитни терпеть вас не может. Я
попросил бы вас убедить ее, что вы сможете решить эту проблему.
— Но зачем?
— Слуги докладывают мне, что леди Энн рассылает письма мужу
по всем европейским консульствам. Насколько я понимаю, хочет отыскать его и
попросить немедленно приехать.
На мгновенно окаменевшем лице герцога отразилось такое
холодное неудовольствие, что Мартин невольно вжался в кресло.
— Вы хотите сказать, что она против этого брака?
— Боже, конечно, нет! — воскликнул Мартин. — Энн Джилберт —
женщина разумная, но совершенно теряет голову, когда речь идет об Уитни. Когда
вы признались ей в том, что мы… сделали, и она немного оправилась от
потрясения, то сама признала, что считает вас блестящей партией. Она еще
добавила, что вы — самый завидный жених во всей Европе, и в Англии нет более
влиятельной и аристократической семьи, чем Уэстморленды.
— Рад слышать, что леди Джилберт весьма рассудительна, — уже
спокойнее заметил Клейтон.
— Но не настолько! — возразил Мартин. — Она постоянно
закатывает истерики из-за того, что мы устроили все втайне от Уитни. — И горько
вздохнув, добавил:
— Она назвала меня жестоким, бессердечным отцом, совершенно
бесчувственным и лишенным всякой жалости!
Герцог неожиданно кивнул, явно соглашаясь с таким суждением
леди Энн, и Мартин, уязвленный до глубины души, гневно взорвался:
— А вас она обвинила в диктаторских замашках и деспотизме! И
утверждает, что ваша репутация там, где дело касается женщин, известна всем, и
отнюдь не с приятной стороны, а кроме того, вы чересчур красивы, чтобы быть
верным мужем.
— Удивительно, что мой маленький подарок в сто тысяч фунтов
не смягчил ее чувств, — цинично заметил Клейтон.
— Она назвала это подкупом и взяткой, — выпалил Мартин, но
тут же съежился при виде ледяной усмешки герцога. — Леди… леди Джилберт нужны
заверения, что вы не принудите Уитни стать вашей женой, не дав ей времени
проникнуться к вам хотя бы симпатией. Если она не получит этого обещания,
причем лично от вас, она скорее всего уговорит мужа использовать свое влияние,
чтобы воспрепятствовать этому браку. Насколько мне известно, у лорда Джилберта
связи в самых высоких кругах, и его мнение имеет большой вес среди сильных мира
сего.
Мрачное лицо герцога неожиданно осветилось искренним
весельем:
— Если лорд Джилберт желает и впредь поддерживать свое
влияние в этих кругах, он не может позволить себе нажить такого врага, как я; с
риском показаться нескромным, Мартин, могу сказать лишь, что я один из этих
сильных мира сего.
После ухода Мартина Клейтон поднялся, подошел к окну и,
опершись плечом о раму, начал рассматривать рабочих, строивших маленькую
беседку в сельском стиле на дальнем конце лужайки, у опушки леса.
Если бы Мартин приехал еще вчера с требованием объявить о
помолвке, Клейтон мог бы поддаться искушению послушать будущего тестя. До
прошлой ночи Уитни была для него просто собственностью, приобретением,
возможно, ценным и дорогим, но всего лишь вещью.
В ночь маскарада у Арманов он на какой-то миг даже подумал
сделать Уитни своей любовницей, но обольстить невинную девушку из хорошей
семьи… такой поступок претил даже Клейтону, который придерживался не слишком
высоких принципов морали в отношении женщин. Кроме того, его обязанностью как
главы семьи было жениться и произвести на свет наследника. Поэтому тогда, в
саду Арманов, глядя в сияющее счастливое лицо, он пришел к весьма удобному
способу решения двух проблем одновременно — исполнить долг и удовлетворить
похоть. Он женится на Уитни Стоун!
До прошлой ночи Уитни казалась всего лишь восхитительным
средством воплощения сладострастных грез и будущей матерью столь необходимого
наследника. Но со вчерашнего вечера все изменилось. Вчера ей удалось коснуться
таких давно забытых струн в душе, как нежность и стремление оберегать,
защищать, охранять. До сих пор Клейтон считал себя неспособным на такую
сентиментальность.
Он слушал, как она весело рассказывает историю, показавшуюся
ему скорее грустной, чем забавной, историю о девочке-сироте, которую заставили
играть на дурацком музыкальном вечере перед набившимися в комнату равнодушными
людьми, и впервые понял боль и горечь, гнев и унижение, которые она должна была
испытать.
