– Я, собственно, пришел узнать, чем кончилась история с твоим избранничеством? Ответь, пожалуйста, это очень важно. Я после объясню, зачем спрашиваю.
Главный принцип российского застолья – не можешь пить, не важно что, – заводи разговор. Татьяна, не ведавшая, каким законам подчинялся гость, вытаращила глаза. Гримаса испуга и недоумения смутила Арсения. «Неужели она все наврала тогда и теперь не может понять, о чем речь?» – неприятно поразился он. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Очевидно, Арсений поторопился счесть себя независимым от градусов, раз выпалил:
– Так ты тогда фантазировала, мягко выражаясь? Никакая ты не хранительница?
– Как ты мог такое подумать, а? – обиженно укорила Татьяна. – Зачем мне было тебе лгать про то, что я не хочу лгать своей семье? Чтобы остаться и попытаться тебя собой заинтересовать? Соблазнить? Покрасоваться честностью? Вызвать жалость? – Она вряд ли соображала, что с вопросительной интонацией называет реальные причины, но голос окреп. – Арсений, ты увидел убожество, в котором я существую, и заподозрил, что тогда мне взбрело в голову отдаться тебе и перебраться в твою квартиру? Я похожа на дебилку, которая в жизни разыгрывает историю про Золушку? Ты, наверное, в курсе, что там одна из сестер себе пятку топором отрубила, чтобы нога в туфельку влезла? Да, такая сказочка в неадаптированном виде. Я в принца не верю, Арсений, а в пятку – да. Но даже ради дворца на членовредительство не пойду. То есть не буду придумывать сомнительных повестей про своих родных. Ты представляешь, сколько лет прошло? Семь! Когда ты позвонил насчет ресторана, я была свято уверена, что мы будем говорить о Евгении Владиславовиче. Ты ведь в курсе, что он пригласил меня к себе работать? Или не поставлен в известность? Слушай, мне, профессиональной сценаристке, легче было вообразить, будто сын, пользуясь старым знакомством, обратится с какой-то просьбой, ну, там, за здоровьем отца бдительно следить, таблетки какие-нибудь по часам давать. Я просто не готова была к тому, что ты помнишь про бабушкино завещание.
– Извини, у меня действительно особенная память, – смутился он. – Дикая ситуация. Можешь не отвечать. Я пойду.
– Не спеши. Все, шок прошел. Только я не представляю, что ты надеешься услышать. Говорить-то, в сущности, не о чем. Вот когда я не знала, на что решиться, тогда было.
Арсений четко осознал: она не соблазнилась ужином, как напрасной тратой времени. Ей к завтрашнему дню надо красить ногти, накручивать волосы на бигуди, гладить платье, подбирать к нему туфли, складывать мелочи в сумку, как еще женщины готовятся к работе. Она пригласила его, думая, что он за первой и единственной чашкой чая попросит о какой-нибудь мелочи, важной для их семьи, и уйдет. А он расселся и затронул тему, на которую ей, скорее всего, невмоготу говорить. Заставил вспомнить неловкое приключение, о котором она старалась забыть. Татьяна позвала не мужчину из прошлого, а сына начальника из настоящего. В свои благословенные тридцать она чувствовала его желание, но ответить по-простому не могла. Слишком рано и опасно было все запутывать. Еще к обязанностям не приступила, а уже не отказывала родственникам шефа в гостеприимстве. Даже не спросила, откуда у него ее номер. Все, что связано с новым местом, воспринимала как должное. Умеет отец персональных ассистенток выбирать.
– Обиделся? – забеспокоилась Татьяна, подтверждая догадку о том, что ссориться с ним опасно для ее будущей карьеры.
– Нет, конечно, – задумчиво отозвался Арсений.
И подумал: «Если предложить ей интим и покровительство, согласится?» Напряжение в чреслах сигналило, что он мог и озвучить мысль. Второй принцип застолья: не можешь уложить женщину на стол – заводи разговор. Почему в наших принципах нет единственно разумного – откланяйся и иди домой, непонятно.
– В понедельник я размышлял о нынешних семьях. И вспомнил твою, нестандартную. Но беспокоить не решился. А сегодня днем застрелился мой женатый друг. И я напросился к тебе на разговор.
Он сам удивился, насколько мирно и обыденно выглядела эта причина без Ирины, взбудоражившей его до того, что он мотается по бабам, едва сдерживая похотливые порывы.
– А почему застрелился? – тихо и почему-то виновато спросила Татьяна.
Арсений вкратце изложил прощальную записку.
– Бедненький, – вздохнула она. – Надо же, приблизился вплотную к пустоте с большой буквы. Мог бы стать счастливым буддистом, это модно. А он Творца любил. И умер из-за неразделенной любви. Когда говорят, что Рождество или Пасху глупо отмечать уборкой и готовкой, я возражаю. Людям себе и близким лень устраивать праздники. А тут ради Бога стараются. Такую чистоту наводят, что, кажется, звенит. Прекрасно, да? И убить себя из-за того, что с неземным контакта нет, – подвиг. То есть у нас слабость веры и грех. Но все равно подвиг.
– Так просто? Слушай, а тебя совсем не напрягло, что взрослый бизнесмен…
– А разве взрослый бизнесмен и поиск истины несовместимы? Между прочим, во всем мире верующих становится больше.
– Техники народ боится, как раньше грозы, вот и ищет защиты, – пробормотал Арсений. Разговор поворачивал не туда, но он уже сомневался, стоит ли возвращать его к избранничеству.
Раздался звонок в дверь. Татьяна недоуменно подняла брови и встала:
– Я никого не жду, но узнаю, что случилось.
Арсений закостенел в неудобном, поднимающем бедра к животу кресле и уже давно мечтал сменить положение. Теперь можно было сесть на диван, чтобы заодно его было не видно из прихожей. Он испытал почти блаженство. Щелкнул замок.
– Здравствуй. Я была тут недалеко по делам. Решила заглянуть.
Говорят, перед смертью человек видит всю свою жизнь. Значит, Арсений умирал под нарочито спокойный голос Ирины. «А сейчас явится папа, – промелькнуло у него в голове. – И они с Татьяной уйдут в ванную, чтобы обсудить распорядок завтрашнего дня». Арсений ждал, что Ирина узнает от подруги, кто он. Но своего участия в этом кошмаре не предполагал. Вспомнилась нелепица. Жена его друга подала на развод. Пока адвокаты возились с бумажками, он встретил милую девушку. Собрался жениться, как только освободится. И тут кто-то выложил в Интернет две последние фотографии супругов. На од ной они стояли лицом к лицу, очень близко, на второй развернулись к камере. Девушка взяла лупу, чтобы рассмотреть посмевшую бросить ее любимого стерву, и с воплем «Кобелина проклятый, она тебе нужнее, чем ты ей, при чем тут я!» убежала навсегда. Он показывал снимки ребятам и умолял объяснить, что случилось. Никто ничего не понимал. Наконец чья-то подруга тоже взяла лупу и долго смеялась. На фотографии, где мужчина и женщина отстранились друг от друга, его член распирал узкие джинсы.
– Я не одна, не обижайся. Если что-то срочное, давай выйдем, – услышал он голос Татьяны, будто издалека.
– Не отвлекайся, я заглянула на минутку.
В принципе и застать не надеялась, – ответила Ирина.
Щелкнул замок. Арсений хотел снова пересесть в кресло и почувствовал, что не в состоянии подняться. Отпустило через несколько минут, но контуженным. Он начал воспринимать происходящее, будто со стороны в готовом «фильме» о нем. Нечего было обдумывать, все было ясно. Материал одновременно снимался, просматривался, озвучивался и монтировался. И уже не важно было, есть ли в словах и жестах вторые, пятые, десятые смыслы. Первые-то не слишком волновали.
