Преследователи бежали к воротам. Ближе всех стоял грузовик с
железной коробкой вместо кузова, я прыгнул внутрь, притворил дверь и прижался к
стенке. Лязгнули ворота, преследователи гурьбой ввалились во двор, пробежали
мимо.
– Что за переполох? – спросил кто-то, отделенный от
меня только тонким железным листом.
– Бомбиста гоняем, – ответили ему. – Где-то здесь,
падаль, прошмыгнул. Не видели?
– Что он, чумной, чтобы сюда лезть?
– Я же говорил, сбились. Точно, он рванул во дворы, а мы,
как дураки, сюда. Собаки не было, оттого и ушел. Такую собаку положил, сволочь…
Несколько минут они крыли меня последними словами, перебрали
всех моих родственников и добавили таких, что это было уже форменное
нахальство. Потом им надоело, и они ушли, горько сожалея, что нам не удалось
свидеться. И перед тем, как уйти, один из них хозяйственно захлопнул дверь
кузова и щелкнул наружным замком…
Сами того не зная, они посадили меня под замок. Два оконца,
с ладонь, каждое забраны надежными решетками, железо под ногами, железо над
головой, железо со всех сторон, и дверь заперта снаружи. Идиотское положение. В
десять раз хуже, чем в тридцать восьмом в Дурбане, а ведь тогда казалось, что
хуже никогда не будет…
Я сел на пол. Что мы имеем? Из-за сволочи Несхепса,
представителя каких-то загадочных бомбистов, меня ищут, мои приметы вскоре
станут известны каждому постовому, составят словесный портрет. Я хорошо знаю,
как это бывает. И знаю, что почти никаких шансов скрыться в незнакомом чужом
городе, о контрразведке которого мне ничего не известно, и любой прохожий может
распознать во мне чужака. До сих пор обходилось, но самый пустяковый разговор
на самую мелкую бытовую тему, затрагивающую азбучные истины их жизни, выдаст
меня с головой.
Далее я ни о чем особенном не думал. Не видел нужды. Гадать
о своем будущем не хотелось, чтобы вовсе не раскиснуть, ко всему, что касалось
этого мира, пока не стоило возвращаться. Потемнело. В окошки я видел черное
небо без единой звездочки. Солнца нет, звезд тоже нет, только где-то
далеко-далеко, где черное небо смыкалось с черной степью, над самым горизонтом,
угадывавшимся очень приблизительно, прополз Острый золотой треугольник,
полыхнул золотой беззвучный взрыв, треугольник исчез, и темнота стала еще гуще.
…Меня разбудил шум многих моторов, гул голосов и деловая
суета снаружи. Железный пол подо мной трясся мелкой дрожью – прогревали мотор.
Через несколько минут грузовик тронулся, пристроившись в хвост выезжавшей со
двора колонне броневиков, – я увидел это в окошечко, пробрался к двери и
осторожно толкнул, но она не поддалась. Я вернулся к окну и попытался
сообразить, куда они едут и чего мне ждать.
Моросил дождь, машины разбрызгивали лужи. Некоторые улицы я
узнавал. Промелькнул изуродованный фасад «Холидея», промелькнули столики
«Нихил-бара», где я на свою беду повстречал мерзавца Несхепса. Моя персональная
камера на колесах повернула вправо, отстала от колонны и пошла петлять по
незнакомым улицам.
Остановилась. После короткой переклички лязгнули ворота,
машина въехала во двор и стала пятиться. Ее обсту-пили автоматчики в пятнистом.
Я отскочил от окошечка, на цыпочках пробежал к задней стенке, прижался к ней
как раз вовремя, за несколько секунд до того, как щелкнул замок. В кузов стали
прыгать какие-то люди. Не обращая на меня никакого внимания, они проходили
вперед, и руки у них были связаны тонкими веревками. Кто-то вопил снаружи:
«Быстро! Не задерживаться!» – люди все лезли и лезли, их набилось столько, что
нельзя было пошевелиться. Дверь заперли, и машина тронулась. На этот раз она
неслась во весь опор, завывая сиреной, ее нещадно заносило на поворотах, и нас
мотало, как кукол.
Хорошая дорога кончилась, машина подпрыгивала на буграх и
ухала в рытвины. Дождь постукивал по крыше. Наконец взвизгнули тормоза,
распахнулась дверь и рявкнули:
– Вых-хади по одному!
Люди стали выпрыгивать. Я медлил, чтобы оказаться последним,
подумал было, что удастся вообще остаться здесь, но когда нас осталось в кузове
не более десятка, к нам влез автоматчик, и мне тоже пришлось выпрыгнуть,
заложив руки за спину, чтобы не отличаться. Никто, по-моему, и не заметил, что
руки у меня свободны, – все делалось быстро, суматошно, под окрики.
С первого взгляда все стало ясно. Опушка густого леса.
Впереди был рыжий карьер, широкий и глубокий, с отвесными стенами. Сзади,
отрезая нас от опушки, выстроились цепью автоматчики в маскировочных
дождевиках, и у кромки рва стояли автоматчики, обступив пулемет на треноге, и
справа автоматчики, и слева, кое-кто с овчарками на поводках. Поодаль, за
оцеплением, сбились в кучку четыре броневика с развернутыми в нашу сторону
пулеметами и легковая машина – крытый вездеход с длинной антенной.
Нас стали выстраивать колонной – по пять человек в шеренге.
Набралось семь пятерок – и я, тридцать шестой. Я понимал, что срочно нужно
что-то делать, но не знал, с чего начать, что крикнуть, все понимал и не мог
стряхнуть оцепенение…
Резкая команда. Автоматчики, кроме четырех, охранявших
колонну, отошли, сгруппировавшись вокруг худого высокого человека в длиннополой
шинели и фуражке. Он курил короткую трубку, прикрывая ее ладонью от дождя, и
что-то резко говорил второму, в берете, державшему перед глазами большой лист
голубой бумаги. Потом кивнул. Новая команда. Первую пятерку, подталкивая
прикладами, повели к обрыву и поставили на кромке спинами к пулемету. Моросил
неощутимый дождь, серое небо повисло над землей, его едва не прокалывали острые
верхушки елей. Стало очень тихо.
Тишину распорола звонкая очередь. Пятеро упали на рыжий
песок, и трассирующая строчка еще раз прошлась по скрюченным телам. К карьеру
вели следующую пятерку, и все повторилось. И снова. И еще. Как конвейер.
Пулеметчики сноровисто и быстро меняли магазины, эхо дробилось о сосны,
путалось в ветвях, наконец повели последнюю пятерку, и я остался один. Тогда я
достал пистолет и выстрелил в воздух.
Моментально меж лопаток уперся ствол автомата. Я выпустил
пистолет и поднял руки.
– А этот еще откуда взялся? Плохо пересчитали?
– Не дури, я сам считал. Откуда у него пистолет и почему
руки свободны, вот вопрос…
Застрочил пулемет – по последней пятерке. К нам торопливо
шагал тот, в длиннополой шинели, за ним спешили остальные, и вскоре меня
обступили все, кто здесь был.
– В чем дело? – спросил высокий. У него было узкое
усталое лицо, глаза припухли.
– Не пойму, капитан. Пистолет неизвестной марки, руки
свободны. Я не допускаю мысли, что мои люди могли ошибиться.
– Кто вы такой? – спросил высокий.
– А вы? – спросил я, дерзко глядя ему в глаза.
– Я капитан Ламст, начальник Команды Робин, – сказал он
без раздражения. – Советую отвечать на мои вопросы.
– Алехин, – сказал я – Из-за Мохнатого Хребта. Забрел к
вам, путешествуя, напился в кафе, и сам черт не разберет, как меня занесло в
гараж…
