– Что? – быстро спросила Кати. – Опять осложнения?
– Теперь никаких, – сказал я. – Никто за мной не
гоняется, скучно даже с непривычки.
– Где ты?
Я описал ей ближайшие дома и воздвигнутую посреди
треугольного газона абстрактную скульптуру сомнительного достоинства, похожую
на захмелевшего удава, защемившего хвост в мясорубке и теперь старавшегося
высвободиться. Этакий Лаокоон навыворот.
– Порядок, – сказала она. – Это близко, я до тебя
пешком добегу. Никуда только не уходи.
Я пообещал не уходить, вернулся в машину и стал ждать.
Буквально через минуту она, запыхавшись, вылетела из-за угла в сопровождении
скакавшего впереди Пирата, одетая точно так, как в день нашего романтического
знакомства, то есть вчера. Я посигналил, потому что она стала растерянно
озираться, и открыл им дверцы. Псина привычно, по-хозяйски влезла на заднее
сиденье, дружелюбно ткнула меня мордой в затылок и улеглась, свесив переднюю
лапу. Кати села рядом со мной и сразу же углядела, глазастая, распухшую нижнюю
губу и пораненные руки:
– Опять ухитрился во что-то влипнуть?
– Да вроде того.
– А где машину взял?
– Досталась в наследство…
Не сводя глаз с бедолаги удава, я рассказал ей все, что
произошло с той минуты, когда мы вчера днем расстались. Она слушала, положив
подбородок на сплетенные пальчики, любопытство в глазах сменялось страхом,
страх недоверчивым раздумьем.
– Но этого не может быть.
– Ну да, – сказал я. – «Еще ни один человек не
оставался в живых…» Капитан Ламст, цитата две тысячи триста. А разве кто-нибудь
пробовал? Привыкли вы, черти, к сложившимся порядкам, не приходит вам в голову,
что это не порядки, а затянувшееся недоразумение…
– Исследовательская работа велась и ведется.
– Значит, не с того конца подходили.
– Почему? Собственно говоря, ничего нового ты не открыл. Мы
знаем, что вурдалака можно привести в шоковое состояние именно так, как это
сделал ты. Это обнаружили довольно давно.
Дальше они и не могли пойти, сообразил я. Это я знал, что в
настоящем большом мире никогда не было вурдалаков, а им, не ведающим своего
происхождения, замкнутым в заколдованном месте, над которым и солнца-то нет, не
понять, что вурдалаки – противоестественная нелепица. Самим им не справиться,
им просто необходим человек, знающий, что мир не ограничивается всякими там
Мохнатыми Хребтами и Ревущими Холмами, а человечество – ими самими. Так что
прости меня, Панта, я им нужен. Думай обо мне как о нарушителе, я уже не на
задании, я сам от себя… впрочем, разве только от себя? Я еще и от них, от тех,
про кого мы сегодня не помним даже, как их звали, используем собирательные
образы…
– Ты знакома со Штенгером? – спросил я.
– Лично – нет, но знаю вообще-то.
– Адрес знаешь?
– Знаю.
– Пистолет с собой?
– Ага.
– Вот и отлично, – сказал я.
Пульсирующий вой сирен. Мимо нас промчалась стая длинных
легковых машин, варварски разрисованных от руки какими-то спиралями, постными
ликами с огромными глазами, оскаленными черепами и цветными кляксами. За
машинами волочились гремящие связки пустых жестянок. Завывающий, гремящий
кортеж исчез за поворотом.
– Эт-то еще что такое? – осведомился я.
– Так… – Она смотрела вслед зло и брезгливо. –
Очередное извращение, Штенгер навыворот.
– Антискотство?
– В некотором роде.
– Посмотрим? Очень мне хочется взглянуть, что это такое –
Штенгер навыворот.
– Ничего интересного.
– Все равно. Работа у меня такая – смотреть и слушать.
– Хорошо. Только я сяду за руль, ты дороги не знаешь.
Мы поменялись местами и вскоре прибыли на окраину города. На
краю котловины, поросшей нежной зеленой травкой, выстроилось не меньше сотни
машин, а их хозяева столпились внизу, где стоял накрытый зеленым стол и что-то
ослепительно поблескивало. На круглой высокой кафедре ораторствовал человек в
черном.
Мы не без труда протолкались в первый ряд. Большинство здесь
составляли пересмеивающиеся и перемигивающиеся зеваки, но ближе, у самого
стола, выстроились полукругом мрачные люди, десятка два, в белых холщовых
рубахах до пят, простоволосые. Глаза у них были загнанно-пустые, сами они
напоминали фанатиков зари христианства, какими я их себе представлял. На
оратора они смотрели, как на живого бога. Сверкающий предмет оказался жбаном,
надраенным до жара. Из него торчала длинная ручка блестящего черпака.
Оратор снова заговорил, и я навострил уши. Был он высокий,
здоровенный, откормленный, с ухоженной бородищей и расчесанными патлами ниже
плеч, в шуршащей черной мантии с массивным медальоном на груди. Медальон
изображал череп. Кафедру окружали крепкие парни, бросавшие по сторонам цепкие
подозрительные взгляды. Куртки у них знакомо оттопыривались. Как я подметил,
они больше смотрели на склоны котловины, чем на толпу.
– Все хаос, – зычно и уверенно вещал проповедник. –
Какого-либо организующего разумного начала в нашем мире нет. Поисками порядка,
закономерности, хотя бы ничтожного здравого смысла занимались лучшие умы. Они
ничего не достигли, и вы все это знаете. Вам всем известно, что наш мир
представляет собой сгусток хаоса, созданный неизвестно кем неизвестно как
неизвестно ради чего. Ваша жизнь бесцельна, вы – манекены, живущие по инерции,
подстрекаемые лишь примитивными инстинктами размножения и утоления потребностей
желудка. Вы знаете, что я прав, вы сами пришли к тому же выводу…
Он говорил долго и убедительно. Надо отдать ему должное – он
всесторонне исследовал жизнь континуума и совершенно справедливо считал, что
этот мир – досадная нелепость, необъяснимая ошибка. Талант исследователя у него
был, и витийствовать он умел.
– Будьте настоящими людьми! – загремел он, орлиным
взором озирая паству. – Наберитесь смелости оборвать ваше бессмысленное
существование жвачных животных. Победите страх. Решительно, как подобает
мужчинам, уйдите, хлопнув дверью. Обманите рок. Натяните нос тому, кто обрек
вас на жалкое прозябание!
Он взмахнул руками, сошел с кафедры, взялся за ручку черпака
и выжидательно посмотрел на толпу. Толпа безмолвствовала. Кое-кто стал
пробираться подальше от стола.
– Сам и глотай! – крикнули у меня за спиной.
– Делать ему нечего! Жратвы навалом, вот и бесятся!
– Острые ощущения ему подавай!
– В ухо бы ему, да куда там, вон как вызверились,
мордовороты…
Тем временем кто-то в холщовом подошел к столу, схватил
обеими руками торопливо протянутый проповедником черпак, глотнул, захлебываясь,
заливая рубаху на груди густой зеленой жидкостью. Короткая судорога скрючила
его тело, он осел на землю и больше не шевелился. Движение в толпе усилилось,
она таяла, как воск на солнце, люди торопились к автомобилям. Холщовые
вереницей тянулись к столу, один за другим припадали к ковшу, один за другим
падали на мягкую траву, солнца в небе не было, смотреть на это не хватало сил,
они шли и шли, пили, падали…
