«Значит, вот так, – думал он. – Уходит Адамян.
Уходит эпоха. Ну, предположим, эпоха не уходит, потому что уходит один лишь
Адамян, но все отныне будет не так, все станет чуточку иначе. Непьющие пилоты,
кафе-мороженое напротив бара, молодой директор… ну, предположим, до» шелеста
белых крыльев еще далеко, много воды утечет в Реке…»
Он спешил к себе в коттедж окраинными улочками, чтобы не
столкнуться с трезвой свадебной процессией и не оказаться в нее затянутым.
Догадки не оформились окончательно – так, колыхались зыбкие туманные контуры –
но услышанные от Касторыча фамилии он когда-то где-то слышал уже…
Он вошел в свой коттедж, в тщательно прибранную, насквозь
стандартную комнату. Улыбалась с цветного плаката разухабиста зарубежная
красотка в купальнике из рыболовной сети, на письменном столе размеренно стучал
голубой метроном.
Панарин погрузился в книжные завалы и часа через полтора
нашел обтрепавшийся томик, изданный лет восемьдесят назад. Лет пять уж как его
не открывал.
Как всякое грандиозное и протяженное во времени предприятие,
аэрология обросла за годы своего существования легендами, преданиями, бредовыми
вымыслами, апокрифами и полумистическими откровениями. К которому из жанров
относилась изданная еще при старой орфографии книжка, установить было бы
затруднительно. Автор, корреспондент какой-то бульварной газетенки, старательно
собрал анекдоты, слухи, сплетни из жизни обитателей Поселка (именовавшегося
тогда Сьянсбургом) и выпустил их в свет под названием «Будни королей воздуха».
Панарин стал читать и странице на пятидесятой натолкнулся на
искомое. Историю о том, как однажды поручик Бельский, отпетая головушка,
любитель прекрасного пола и воздушных выкрутасов, якобы ухитрился приземлиться
в Вундерланде, собрал там пригоршню цветных камешков и сделал из них ожерелье
для своего предмета воздыханий, некоей певички Илоны, в Сьянсбурге
гастролировавшей. Восхищенная редчайшим подарком, певичка Илона вскорости
вознаградила поручика за его храбрость самым приятным образом, что вызвало
лютую зависть и злобу прапорщика Ружича, соперничавшего с поручиком
относительно певички Илоны. Надравшись в тот же вечер в офицерском собрании,
Ружич стал кричать, что поручик Бельский – записной враль и шарлатан, что в
Вундерланд он вообще не летает, а кружит где-то поодаль, пока не налетает
нужное время, что камешки эти он подобрал в окрестностях Сьянсбурга и жестоко
облапошил доверчивую красавицу. Поручик Бельский заехал прапорщику Ружичу в ухо
и оборвал с него погоны. Назначен был суд офицерской чести, запахло дуэлью, но,
недотерпев до начала суда, ранним утром прапорщик Ружич появился на летном
поле, целясь из браунинга, заставил аэродромную команду заправить его аэроплан
и громогласно заявил, что отправляется в Вундерланд набрать настоящих тамошних
камней и навсегда посрамить жулика Вольского. Видя его состояние, дежурный
офицер и команда не осмелились препятствовать, заправили бак и крутанули винт.
«Ньюпор» Ружича, ведомый похмельными руками, взлетел, кренясь вправо-влево – и
навсегда исчез в рассветной дымке над синими горами. А вскоре грянула первая
мировая, всем стало не до Вундерланда, в вихре событий и перемен затерялись и
поручик Бельский, и заезжая певичка Илона, и все остальные…
Такая вот история. Панарин не взялся бы сейчас оценивать ее
достоверность. Он знал одно – «полосатики» не могли быть подобраны в
окрестностях Поселка…
Кое-какой навык у него был, и он уверенно нажал несколько
клавишей, перевел три рычажка и сунул снятый со шнурка «полосатик» в круглое
отверстие на серебристой панели экспресс-анализатора. И почти сразу же дурным
мявом взвыла сирена, по голубому экрану дисплея добежала красная строка:
«Тревога! Тревога! Тревога!» Панарин хлопнул ладонью по клавише, и сирена
смолкла, но дисплей продолжал работать.
«Полосатик» был из Вундерланда. Никаких сомнений. В домах
десятков пилотов лежали, висели у них на шее камни из Вундерланда. Разговор о
их происхождении как-то никогда не возникал. Теперь ясно, что те, кто з н а л, вовремя
обходили скользкую тему. А это означало…
Панарин глянул на голубой метроном, украшенный золотым
альбатросом. Кто помнит, когда появились метрономы? Да никто не помнит, даже
Шалыган ничего не сказал, а этот вопрос не принадлежит к тем, от которых он
уклоняется. Просто мы знаем, что метрономы останавливаются, когда погибает их
хозяин. Собственно, мы не знаем – нам так сказали. Давным-давно, не упомнить уж
и когда. И мы выросли, возмужали с этим чужим утверждением, и сейчас только
спохватились, что никакими доказательствами оно не подкреплено. Случалось
несколько раз, что после смерти пилотов их метрономы находили остановившимися.
Ну и что? Можно подыскать множество других объяснений, но мы подобны
австралийским аборигенам, искренне считающим, что в том-то и том-то
разрисованном камне заключена их душа. Как вообще могло произойти, что мы, люди
технотронного века, дипломированные специалисты, атеисты, материалисты,
поверили, будто наша жизнь связана со стучащим приборчиком? Потому только, что
так утверждает Президент Всей Науки – скучно и многословно?
Панарин рывком поднялся. Честно говоря, ему было страшно, но
он собрал в кулак всю волю, всю силу духа, непропитую пока что решимость и
смелость.
И остановил метроном. Блестящая стрелка с грузиком замерла,
отклонившись вправо. И ничего особенного не произошло, вообще ничего не
произошло, метроном молчал, а Панарин оставался живехонек и невредим. Поборов
оцепенение, брезгливо, словно дохлого мыша, он взял метроном за стрелку и
вышвырнул в мусорную корзину. Потом снял телефонную трубку:
– Говорит Панарин. «Кончар» на полосу. Молчать! Это
совершенно не ваше дело. Кажется, я имею право приказывать, вы не забыли
случаем?
7
Ты искал цветок,
а нашел яблоко.
Ты искал родник,
а нашел море.
Ты искал женщину,
а нашел душу.
Э. Сёдергран
Он направил самолет вниз, на зеленое поле, кончавшееся у
песчаной отмели, золотыми генеральскими лампасами окаймлявшей берега Реки.
«Кончар» пробежал метров триста, остановился. Чихнул и замолчал выключенный
мотор, замер трехлопастный винт.
Панарин откинулся на упругую спинку кресла, расстегнул
ремни. Не хватало решимости откинуть фонарь. Он сотни раз пролетал над этими
берегами, над этой землей, но ни разу не снижался ниже пятидесяти метров –
предельно допустимая минимальная высота, неизвестно кем и когда установленная.
С курсантской юности его приучили бояться этой травы, этого
песка, этого воздуха. Признаться, дня страха были все основания, достаточно
ознакомиться с пухлыми томами полетных журналов за любой год – обязательно
наткнешься на такое, что поколеблет веру в беззлобное дружелюбие или, по
крайней мере, беззлобный нейтралитет Природы. Но, с другой стороны, все эти
опасности и ужасы подстерегали только тех, кто летал, перемещался в воздухе над
Вундерландом внутри искусственных летательных аппаратов тяжелее воздуха…
