Он не знает, что еще долго, очень долго будет служить
непререкаемым авторитетом для ученого мира, и решившихся его ниспровергнуть
будут жечь на кострах, и полторы тысячи лет пройдет, прежде чем решатся
сосчитать ноги у мухи, не говоря уже о более серьезной переоценке трудов
Великого Учителя. Но самого его ждет участь беглеца – скоро, очень скоро…
Он смотрит в море, равнодушно отмечает корабль на горизонте,
но он и представления не имеет, что за весть плывет в Афины под этим
прямоугольным парусом.
Элогий четвертый
– Старая, из какой такой глины Прометей вас, баб, вылепил?
За день наломаешься в мастерской – что я, для собственного удовольствия кувшины
делаю? – и что же я дома нахожу? Всю неделю на столе бобы, надоело, в
глотку не лезут, шерсти куча лежит нечесаной, а ты вместо шерсти опять язык
чешешь с соседками? Ну, о чем можно болтать весь вечер?
– Александр умер.
– Кожевник, что ли? Хромой?
– Скажешь тоже. Наш царь, сын Филиппа. В Вувелоне каком-то,
что ли. Где такой?
– Я почем знаю? Александр, говоришь? Сомневаюсь я…
– В чем, гончарная твоя душа?
– Как тебе объяснить, старая. Нет, помню я Александра –
храбрый был мальчишка. Как он с Буцефалом справился, как он соседей громил…
Сколько лет, как они ушли неизвестно куда, сколько лет одни слухи. Мол,
завоевал несметное множество царств, мол, дрался с драконами, мол, строит
города. Кто их видел, эти царства, города, драконов? Македония – вот она, не
изменилась ни чуточки, те же бобы, те же горшки, те же звезды. Забор еще при
моем отце покосился, так и стоит. Я тебе вот что скажу, старая: все врут. Был
Александр – и ушел. Кто его знает, где он сгинул. А все, что о нем потом
наплели – ложь. И Вувелона нет никакого.
Выдумки одни. Слушай больше!
1988
Как рыцарь средних лет собрался на дракона
Сколько душ, сколько тел!
Этот полз, тот – летел
В славе, в сраме, за платой,
Под плеть…
Зульфия
Маленькая кавалькада почти никакого внимания к себе не
привлекала, будучи донельзя привычной для этого столетия и этих дорог. Рыцарь
на сильном дорожном коне, слуга Адриан на гладкой лошадке, и в поводу у него
боевой рыцарский жеребец, андалузский красавец с притороченным к седлу
вооружением, которое рыцарю не было нужды надевать в дороге. Даже два огромных
молосских дога в щетинившихся страшными шипами железных ошейниках никого не
удивляли – мало ли сеньоров охотится?
И все же их неотступно сопровождала прилипчивая, как мирские
соблазны и смертные грехи, молва, выражавшаяся в осторожных взглядах искоса да
пересудах за спиной – мол, вот они поехали, те самые, что на дракона
отправились. Молва скорее всего прицепилась к ним уже в пункте отправления – не
было смысла хранить приготовления в особой тайне, – но она еще и возникала
на пути в результате болтовни Адриана: уманивая на сеновал или в чулан
смазливых служанок с постоялых дворов, он использовал цель их путешествия в
качестве неотразимого аргумента. И надо сказать, аргумент действовал
безотказно. Никак нельзя было отказать парню, отправлявшемуся вслед за своим
сеньором дракону в зубы. Служанки перед ним млели, так что Адриан поутру вечно
появлялся с перепачканными коленками.
Рыцарь же последние дни находился не в самом лучшем
расположении духа. Небо было серое, по сторонам дороги тянулись серые
перелески, копыта причавкивали, мешая грязь с навозом, и земле оставалось
совсем немного до того, чтобы окончательно раскиснуть и залить рытвины вовсе уж
жидкой грязью, дрянью неописуемой; дождик моросил с перерывами, снова капал, и
эта неопределенность погоды то ли уныния прибавляла, то ли боевой злости, не
сразу и поймешь.
Иногда ему казалось, что все зря, что его бессовестно
надули. Провели, и человек, за кругленькую сумму продавший сведения о месте
обитания дракона, поймал на свою удочку очередного простака и потешается теперь
где-то далеко. Плохо, если так. Ибо неизвестно, что больше роняет в
общественном мнении – то, что ты так и не решился никогда помериться силами с
драконом, или неудачная поездка, безрезультатное шатание по глухим местам и
возвращение украдкой. Второе, пожалуй, даже хуже. Поди докажи, что ты
действительно приложил все силы к отысканию дракона, а не болтался для виду по
постоялым дворам, мнимо горюя, что все никак не попадается чешуйчатый
огнедышащий ужас. Докажешь как же…
– Адриан, – окликнул он хмуро.
– Что угодно сеньору? – Широкая плутовская рожа готова
была принять соответствующее моменту и настроению хозяина выражение. Но –
верен, по-настоящему.
– Я вот подумал, что папы римские по имени Адриан, все
четыре, были сволочь порядочная.
– Должность такая, сеньор, – заключил Адриан.
– Ладно, заткнись…
Когда-то, в пору дерзкой, все и вся отрицающей юности,
рыцарь думал даже, что никаких драконов не существует вообще. Что все эти
«боевые трофеи» – подделка, ложь, обман. Говорили, что еврейские и ломбардские
умельцы могут подделать все, что угодно, от мощей святых до останков драконов.
Были бы покупатели. Одни верили этим россказням по молодости, другие из вполне
зрелого стремления опорочить чужие подвиги, потому что сами совершить такие
неспособны. Он-то верил по молодости…
Потом-то он убедился, что о подделках и речи быть не может,
осмотрев и поковыряв пальцами драконьи головы, лапы, хвосты и другие части,
красовавшиеся в замках. (Что хозяева охотно позволяли гостям и даже настаивали,
чтобы гость чуть ли не на зуб попробовал.) Никакой подделки – настоящие останки
взаправдашних чудовищ. Правда, драконы смертны, как и все божьи создания, а
значит, кое-кто наверняка мог добыть голову не в честном бою, смелом поединке –
а отрубив ее от мертвой туши, не успевшей разложиться. Но это уже другой
вопрос. Главное – драконы существуют, вот только, похоже, их остается все
меньше и меньше. Даже с поправкой на преувеличения авторов старинных хроник
приходится признать, что во времена дедов и прадедов драконы встречались не в
пример чаще, бродили едва ли не у городских стен и обочин больших дорог. Сейчас
в поисках их приходится забираться в дикую глушь, где, как гласит пословица, и
странствующий монах гуся не украдет – потому что и гусей нет.
Упомяни о черте… Постоялый двор был настолько захудалым, что
паршивее некуда, едва ли не овечий загон, по неистребимой страсти к наживе
кое-как приспособленный для ночлега путников. Может быть, он и в самом деле
служил загоном еще римлянам. Но и здесь на крыльце в обществе пузатого кувшина
угнездился монах, то ли пережидал здесь какие-то внутрицерковные распри, то ли
собирал на восстановление отроду не существовавшего храма. А там и хозяин
выскочил, стал суетиться вокруг путников. Как ни удивительно для такой глуши,
где женщины обычно похожи на своих коров, рядом с ним суетилась более-менее
смазливая толстушка, бог ведает, кто она ему там. Ну и местное наречие,
конечно, – словно у них каша во рту, сразу и не разберешь слов.
