Где же выход? Не потому ли столь долго предаются
бродяжничеству ищущие Святой Грааль, что проведенное в поисках время насыщено
смыслом и целью? Может быть, давно нашел некто чудесную чашу, искрящуюся, если
верить преданиям, мириадами радужных лучей, – но тут же закопал вновь, еще
глубже? Зная, что, привезенная на всеобщее почтительно-завистливое обозрение,
она навсегда лишит чего-то важного нашедшего и всех остальных?
Хвала господу, дракон – это неподдельно. Скачка навстречу
огненным языкам, рвущимся из смрадной глотки, битва, в которой возможны лишь
два исхода. При удаче ты всем напряжением сил выходишь в бесспорные
триумфаторы, при поражении тебя просто не станет, и, что бы ни существовало
там, за порогом бытия, все земное перестанет волноваться. Не для разрешения ли
мучительных раздумий над сложностью бытия бог и создан драконов?
Но вскоре его горькие и тревожные мысли незаметно перетекли
в покойную дрему и он уснул без снов. Он никогда почти не видел снов и не
сожалел об этом. И никогда ни с кем не делился своими мыслями, считая это
уделом книжников – навязывать другим свои рассуждения и тревоги посредством
проповедей, песен и пергамента.
Проснулся он до рассвета, лежал, глядя, как бледнеют,
растворяются звезды и все четче проступает на фоне неба острая, как хребет
заморенной коровы, крыша постоялого двора. И вновь прежде всего подумалось о
драконах.
Все поголовно рыцари, познакомившись с «Песнью о
Нибелунгах», дружно осуждали Зигфрида – не было особого геройства в том, чтобы,
укрывшись в яме, пырнуть оттуда мечом в брюхо идущего на водопой дракона.
Победа без поединка – победа наполовину. К сожалению, не удавалось обобщить и
систематизировать опыт драконоборцев, создать писанное руководство для боя –
как правило, о поединке и победе удачники рассказывали не иначе, как пьяными
вдрызг, явно привирая и смешивая собственные впечатления с рассказами
предшественников Впрочем, их можно было понять. Дело не только в том, что после
такой победы они имели бесспорное право на беспробудное пьянство и
беззастенчивое бахвальство. Совсем не в том дело. Просто рыцарь хорошо знал,
что сплошь и рядом шалая горячка боя отшибает память напрочь, и поневоле после
тщетных попыток вспомнить хоть что-то приходится безбожно врать…
Единственное, что привилось с легкой руки одного рыцаря
ордена госпитальеров, – натаска на чучеле. Огромное чучело дракона, чьи
члены приводились в движение хитро укрытыми слугами, шевелилось и клацало
пастью, иногда даже ревело посредством потаенных труб, пускало огонь и дым. На
нем приучали к схватке с чудовищем лошадей и собак. Рыцарь тоже изрядно
потратился на чучело, месяц его боевой конь и молосские доги учились не
пугаться страшилища. Это давало кое-какой шанс, но триумфа, разумеется, не
гарантировало – триумф зависит лишь от тебя самого.
Двор был пуст, как душа ростовщика. Постукивали копытами в
доски денника отдохнувшие и чуявшие дорогу кони, тучи исчезли. Оставляя в
странной убежденности, что путешествие приблизилось к пределу, ристалище
подготовлено к турниру, пусть и без зрителей, без герольдов. По-видимому, те же
предчувствия испытывал возникший из-за угла конюшни Адриан с перепачканными
коленками – он шагал с просветленным, важным лицом святого мученика,
шествующего под пилы язычников. Рыцарь хмыкнул и поднялся на ноги, сильно
встряхнул плащ, чтобы осыпались соломинки. Подскочили доги и заплясали вокруг
него, тычась в ладони угловатыми мордами, влажными носами.
– Обойдемся без завтрака, – сказал рыцарь, хотя и не
прочь был поесть. – Седлай коней. Ошейники псам, живо!
Вот и все, и постоялый двор остался позади, как сон, а
отдохнувшие кони резво отсчитывают мили, а псы мечутся зигзагами по обе стороны
короткой кавалькады, расширенными влажными ноздрями вбирая мириады недоступных
человеку запахов. Среди этих запахов драконьего пока нет – псам он известен, у
рыцаря есть клочок драконьей шкуры, раздобытой у старого друга отца, победившего
дракона в молодости. Псы спокойны, резвятся посреди тихого утра. Дорога идет
под уклон, слева зубчатая темно-синяя полоса далеких гор, за огромной пустошью
справа – лес, выгибающийся впереди сарацинским клинком, обращенным острием от
путников; и там, вдали, дорога уходит в этот лес, пересекая до того широкий
ручей. И рыцарь вдруг понял, что видит место, в точности отвечающее описанию,
тому самому, раздобытому за немалые деньги, – преддверие подвига,
преддверие драконьего логова, победы или смерти. Адриан бледен – он тоже
вспомнил и понял.
И все-таки рыцарь не торопился надевать доспехи, он ехал
шагом, и предчувствие несомненной опасности хмельно разбегалось по жилам и
жилочкам, до кончиков пальцев, стиснувших широкие, шитые шелками и золотом
поводья. И он не смог бы описать свои ощущения, когда один из догов вдруг
опустил морду к земле, шерсть на его загривке встала дыбом, щеткой, и
клокочущее рычание, злобное и чуточку жалобное, рванулось из его глотки.
На берегу ручья во влажную землю был впечатан неправдоподобно
четкий, огромный, страшный четырехпалый след. Оставившая его лапа, должно быть,
походила на куриную, но размеры, когти!
Доги исходили бухающим лаем, метались над ручьем. Обладавший
большим охотничьим опытом рыцарь видел, что след свежий, и на них, вполне
возможно, смотря сейчас из недалекого леса огненные глаза. Ручей словно
отсекает прошлое, все предшествовавшее отсекает от этого мига, и боевые трубы
ревут в ушах, и сладость достижения цели ласкает сердце.
– Доспехи! – сказал рыцарь страшным голосом. –
Живо!
Адриан двигался деревянно, как марионетка на ваге бродячего
кукольника, но резво. Живая плоть быстро исчезала под стальной скорлупой.
Рыцарь сидел на коне в полном вооружении, но без шлема, держа его перед собой
на луке седла – тому были причины. Теперь он видел, что следов множество, есть,
кроме больших, и значительно меньшие – детеныши?
– Ну, смотри! – сказал он Адриану бешено. –
Попробуй только сбежать или отстать! Сам напросился!
Коротко скомандовал догам, и псы, уткнув носы в землю, двинулись
по следам, распутывая их невидимое кружево. Вскоре они, отлично натасканные
звероловы, устремились к лесу и шумно вломились в переплетение ветвей. Рыцарь
достал медную трубку со стеклами с обеих сторон, приставил ее к глазу, зажмурив
другой.
Он привез это из Палестины. Небольшая случайная услуга
старому сарацинскому звездочету, чрезвычайно высокого тем оцененная, – и в
руках у рыцаря оказалось наверняка единственное в Европе приспособление,
делавшее далекое расстояние близким для глаза. В свое время он собирался было
преподнести трубку королю, но что-то подтолкнуло укрыть. И правильно сделал –
интересно было ночами наблюдать с башни звезды, а днем окрестности. Не говоря
уж о том, как полезна эта вещь на охоте.
Там, впереди, далеко, но близко для глаза… Длинное, низкое,
буро-зеленое тело мелькнуло меж мшистых стволов и с пугающей быстротой
заскользило по пустоши в сторону гор, и два таких же существа, только меньше,
гораздо меньше, с крупную собаку величиной, помчались следом, а вдогонку с лаем
неслись доги. Рыцарь ощутил укол досады и облегчение одновременно – дракон
огромен, но не устрашающ и больше всего напоминает увеличенную во много раз
ящерицу из тех, что он мальчишкой ловил в заболоченном рву отцовского замка,
давно уже ставшего его замком.
