Он нахлобучил шлем и поскакал следом, во весь голос
выкрикивая фамильный девиз. Дракон мчался быстро, но конь несся быстрее, и
расстояние меж ними сокращалось, доги настигли детенышей, вцепились в них, и по
земле покатились два рычащих и шипящих клубка. Рыцарь проскакал мимо них, клоня
к земле трехгранный наконечник копья. Дракон остановился с маху, пробороздил
задними ногами землю, повернулся – наверное, спасать детенышей. Он и рыцарь
оказались друг против друга.
Сейчас ощеренная пасть изрыгает огонь, и нужно изловчиться,
подставить коня, загородясь его грудью и щитом…
Но не было огня, и рыцарь с налета ударил, целя копьем в
пасть, усеянную не страшными клыками, а довольно мелкими зубками. В последний
миг дракон успел увернуться, и трехгранное острие вошло ему в шею – легко,
словно в мешок с пухом, а в следующий миг добротно просушенное древко с хрустом
переломилось, конь пронес рыцаря мимо, но он тут же развернулся, вытащил меч,
занес его…
И тут же натянул поводья. Дракон бился на земле,
перекатываясь и выгибаясь, шипя и вереща мерзко, громко, жалобно, темная кровь
сгустками брызгала во все стороны, хлестал хвост, шипение сменилось хрипом, и
рыцарь рванул коня в сторону. Чтобы случайный удар хвоста не переломал
благородному животному ноги. Дракон барахтался все медленнее, а там и вовсе
завалился на спину, показав грязно-желтое, совсем как у тех, маленьких ящериц
из рва, брюхо. Четырехпалые лапы еще дрыгались, ощущение страшного обмана,
бесцельности и бесполезности предприятия пронзило рыцаря, движения агонизирующего
чудовища, которое вовсе не было чудовищем, становились все более вялыми, и,
спасая что-то в себе, рыцарь соскочил с седла, подбежал, обеими руками вскинул
меч и опустил его со всей силой, на какую был способен.
Снеся голову, лезвие косо ушло в землю, рыцарь схватился за
рукоять сильнее, едва удержав равновесие. Хлынувшая кровь испачкала его с ног
до головы. Вот так просто? И все? Но…
Он выпустил рукоять и стащил шлем, превозмогая истерический
хохот. Оглянулся. Доги рвали неподвижных детенышей, шагом приближался Адриан с
коротким мечом в опущенной руке, и лицо у него было словно бы мертвым, пустым.
Рыцарь знал, что у него самого точно такое же лицо, не отражающее ни радости,
ни даже безмерной опустошенности. Потому что к такому вот повороту событий он,
победитель последнего в Европе дракона, никак не был готов. Можно и не
вспарывать брюхо этой твари, оказавшейся столь беззащитной, – наверняка
там не окажется ничего, кроме листьев, ветвей, травы да мышей, быть может.
Какие там останки предшественников…
Никаких сомнений – эта голова, эти лапы, этот хвост как две
капли воды походили на красовавшиеся во многих замках, и такая же в точности
шкура пошла на конские чепраки и носимые поверх доспехов плащи. Другого рода
драконов не существовало в природе, следовательно, все прошлые победы были
столь же молниеносными и легкими. Дикий кабан не в пример опаснее…
Один из мифов, на которых покоилась слава рыцарства,
рассыпался для него прахом, как для всех его предшественников. Такой вот дракон
такое вот заблудившееся в настоящем порождение прошлого. И впереди лишь два
пути – разоблачить все, выступить против всего рыцарства, столкнувшись при этом
с таким жестоким клубком ущемленных интересов, развенчанной славы, обид и
злости, что при одной мысли об этом хочется выть. Или – оставить все, как есть,
презирая себя, но не вызвав презрения окружающих и предшественников в качестве
предателя рыцарского сословия. Два пути, две дороги. «О да, графиня, это была
тяжелая работа, сначала из смрадной пасти вырвалось пламя, но мой щит был
прочен, а меч остер…» Теперь не грех и отправиться ко двору, теперь гордая
Бланка… Теперь он – победитель дракона, что влечет…
Господи, стоном хлынуло из горла, из сердца, из души, ну
объясни же, зачем ты затеял все это?! Или, что еще страшнее, ни ты, ни дьявол
здесь абсолютно ни при чем, и наш выбор – исключительно наш выбор?
Он застыл, как аляповатая статуя, – герой, и у его ног
поверженный дракон. Доги недоуменно ластились к нему, тычась окровавленными
мордами.
Не хотелось жить. Он был несчастен – его мечты сбылись.
1988
Костер на сером берегу
Дерзновенны наши речи,
Но на смерть осуждены
Слишком ранние предтечи
Слишком медленной весны.
Д. Мережковский
Как оно порой и получается – минутное утреннее раздражение,
приступ недовольства влекут за собой новые, одно цепляется за другое,
накапливается, и в конце концов тебя уже начинает злить каждая мелочь, все, что
происходит вокруг, приводит в ярость. Жермена захворала женским и отказала,
шпорой порвал почти новый плащ, под ложечкой покалывало от чересчур жирного
жаркого, вино кончилось, ехавший слева отец Зоффруа сидел в седле, как собака
на заборе, а капитан Бонвалет, прихваченный как знаток всего, что имеет
отношение к морю, раза два пробовал завязать разговор, и пришлось громко
послать подальше этого широкомордого пропойцу, родившегося наверняка в
какой-нибудь канаве, без плаща было зябко, поговаривали, что скоро начнется
новый поход во Фландрию, что означает новые расходы при весьма зыбких надеждах
на добычу – что-то все фландрские походы кончаются в последнее время плохо…
Словом, де Гонвиль чувствовал себя премерзко. Сидеть бы у огня, прихлебывая
подогретое вино, да ничего не подела-ешь – королевская служба. Этот участок
побережья был в его ведении, и каждое происшествие требовало его личного присутствия.
Приказ. Напряженные отношения с Англией, в связи с чем предписываются
повышенная бдительность и неустанное наблюдение. Приказы не обсуждаются, а то,
что отношения с Англией вечно напряженные, что при серьезном вторжении,
произойди оно здесь, де Гонвиля с его людьми втопчут в песок, ничего они не
сделают и никого не успеют предупредить – такие мелочи не заботят тех, кто
отдает приказы. Хорошо еще, что де Гонвиль обладал правом своей властью
наказывать подчиненных. И если дело снова не стоит выеденного яйца – быть
арбалетчикам поротыми. В интересах повышенной бдительности, чтобы не путали
таковую с глупой подозрительностью. Если снова что-то вроде давешней лодки с
рыбаками-пьянчужками, которых только недоумок Пуэн-Мари мог принять за
английских шпионов, – долго чьим-то задницам не общаться с лавками. Де
Гонвиль заранее настраивал себя на ругань, благо долго стараться не было нужды,
он и так почти кипел, косясь на отца Жоффруа – того бы он выпорол с отменным
удовольствием и самолично. Хорошо, что даже святая инквизиция не способна
проникать в мысли на тысяча триста семнадцатом году от рождества Христова…
Всадники проехали меж холмов, и перед ними открылся песчаный
берег, за которым до горизонта катились серые низкие волны Английского канала.
И небо было – сплошная серая хмарь. Иногда де Гонвилю приходило в голову, что в
аду нет ни огня, ни котлов с кипящей смолой – и только бесконечные дюны, серая
пелена вместо неба, серое море, серый воздух и Вечность. После долгой службы на
этом паршивом побережье ничего в таких мыслях удивительного нет. Просто ничего
более отвратительного человек уже не в состоянии представить себе, и грех его
за это осуждать, попробовали бы сами послужить здесь…
