Так вот, этого послеполуденного пекла мы ждали как манны небесной, потому что наступало свободное время. Нас не пугало палящее солнце, мы бежали к морю несколько километров, хотя оно не освежало. Вода лениво поблескивала расплавленным стеклом и была чуть прохладнее воздуха. Просоленные, черные, мы, наверное, походили на киммерийских рабов, которые трудились на этой земле тысячелетия назад. Они строили и возводили то, что сегодня раскапывалось. Но мы не думали об этом. Просто были очень молоды и счастливы.
К вечеру солнце несколько умеряло свой гнев и медленно опускалось в море. В сумерках жужжали комары, горел костер, вокруг которого мы собирались с неизменными гитарами. Девчонки клали головы нам на плечи, вздыхали, смотрели на звезды блестящими в быстро густеющей южной темноте глазами. Влюблялись без памяти, жарким шепотом наполнялись наши палатки и наши души. Это было прекрасное время: новых друзей, настоящей любви и отсутствия сомнений.
Можно ли вернуть прошлое? Я надеялся на чудо.
На вокзале нас встретил озабоченный Васич и потащил к автобусу. Тяжело переваливаясь, этот многострадальный рыдван провез нас несколько километров и выгрузил недалеко от каких-то домов. Как выяснилось, по соседству с раскопом была деревня.
Узнав, что у нас есть свои палатки, Васич обрадовался. Оказалось, с оборудованием дела у него совсем плохи. На собрании заверил, что с кормежкой все хорошо, продукты есть, к морю нас будут возить, поскольку до него — прямиком через холмы — километров двадцать, не меньше. В остальном же распорядок дня мало чем отличался от прежнего из моей памяти.
Я с интересом наблюдал за студентами и сравнивал их с собой нынешним и прежним. Немного завидовал и немного комплексовал.
Васич оказался никаким руководителем. Это я понял в первый же день. Хорошо, что, кроме студентов, приехали и несколько энтузиастов, влюбленных в археологию. Благодаря им кое-как удалось наладить работу. Мой приятель, тот самый преподаватель, что привез своих студентов, часто ругался с Васичем. Студенты были в курсе скандалов.
Как бы там ни было, утром мы вставали засветло и отправлялись на работу. Особого энтузиазма я не испытывал. С непривычки после кирки и тачки ныли мышцы. Кожа на лице и руках обгорела, в кроссовках прели ноги, в общем, романтики — через край. На второй день я пожалел, что приехал, а на третий — в нашем полку прибыло. Из Питера каким-то ветром занесло художников. Точнее, художниц.
Девчонки лет по двадцать, какие-то знакомые кого-то из наших студентов. Васич им несказанно обрадовался, потому что те пообещали зарисовать какие-то находки.
Обе белокожие, боялись солнца и ходили в шляпах с широченными полями и в свободных платьях. Я почти не видел их лиц. Днем прятались под шляпами, а ночью были едва различимы в неверном свете костра. Они почему-то примкнули к нашей тусовке стариков и преподавателей. Возможно, из-за Васича, певшего им дифирамбы.
Художницы не подчинялись общему режиму. На третий день я заметил одну из них неподалеку от раскопа, она что-то быстро зарисовывала в свой альбом, потом появилась вторая…
Девушки пропадали в лагере, зарисовывая черепки. Васич крутился рядом, казалось, до нас им нет никакого дела. К тому моменту я окончательно выдохся и собирался свалить и отсидеться где-нибудь в одиночестве на берегу, пока не приедет Аня.
Вечером весь лагерь бурно обсуждал находку одной из студенток — золотую монету. Васич произнес прочувствованную речь и выдал героине дня две банки сгущенки. Студентов эта награда несказанно развеселила, и они решили устроить праздничный ужин. Кто-то сгонял в магазин, и хотя Васич категорически запретил спиртное, ради такого случая вынужден был смириться.
Мы впервые объединились в тот вечер. Разожгли большой костер, поздравляли студентку, как именинницу, смеялись, травили байки.
Рядом со мной оказалась одна из художниц. Она была немного пьяна. Бутылки с вином передавали по кругу, девушка то и дело прикладывалась к горлышку, улыбалась тонкими губами, в общем разговоре не участвовала, больше молчала, наблюдая, да еще тонкими пальцами плела косу, перебросив волосы на плечо.
Я разглядел веснушки на ее носу, округлые, как у ребенка, щеки, тонкие запястья рук. Она выглядела как школьница-подросток, и в то же время было в ней что-то женское, тягучее и жаркое. А может, это ночь была душной, да еще костер пылал…
Передавая мне бутылку, она смотрела на меня долгим взглядом, касалась, словно невзначай, моей руки, я усмехался про себя: мол, развезло девочку.
Кто-то передал мне гитару, и я решил тряхнуть стариной, вспомнилось несколько наших с Денисом песен.
Неожиданно мое исполнение имело успех. Просили спеть еще и еще, я пел. Мне немного льстило внимание молодых и ее, конечно.
Она придвинулась вплотную, сидела, обхватив колени руками, и смотрела на огонь. Кто-то просил меня переписать слова и аккорды, я обещал. И как-то забылось решение свалить потихоньку, как будто стал здесь своим, вот так, запросто. И завтрашний день виделся по-другому, я почти мечтал о пыльном раскопе, жгучем солнце и фигурке художницы в развевающемся платье.
Приятель похлопал меня по плечу:
— Жив, курилка!
— А как же, — ответил я улыбаясь. В голову лезли ехидные поговорки типа: «Старый конь борозды не портит». И еще почему-то рассказ, прочитанный мной давным-давно в журнале: там тоже были раскопки и девчонка шестнадцати лет, влюбленная во взрослого мужика. Кажется, рассказ назывался «Киммерийское лето», хотя я мог ошибаться.
Мы разбрелись под утро. Шумело в голове, я с трудом нашел свою палатку, приятель подшучивал надо мной, говорил что-то о хорошеньких студентках, одним словом, был пьян.
Я забрался в палатку и почти мгновенно провалился в сон, мне даже что-то приснилось в киммерийском духе. Сыпались золотые монеты тяжелым дождем, горели костры, жарко дышала ночь, наваливаясь сгустком темноты. Я попытался оттолкнуть ее и проснулся, мои руки упирались во что-то, точнее в кого-то. В первое мгновение подумал, что все еще сплю, но очень быстро понял, что ошибся. Ее руки, ее тонкие пальцы заскользили по моему телу, я услышал дыхание у своих губ. Она не сказала ни слова, приникая ко мне. Ее тело, с чуть влажной кожей, прикоснулось к моему. Кончиком языка она быстро лизнула меня в ухо.
— Привет, — едва слышно прошелестел голос.
Я окончательно проснулся.
— Эй, что ты делаешь? — спросил спокойно.
Она засмеялась тихим нервным смешком, поерзала, устраиваясь удобнее. Я не видел ее, только чувствовал маленькое худое тело поверх своего.
Было душно, она молчала, деловито сновала руками, сопела, внезапно мне стало смешно. Я нащупал фонарь, включил. Она пискнула и откатилась в сторону.
Я повернулся к ней, освещая лицо. Девушка закрылась рукой. Острый локоть, белесые волоски, веснушчатая кожа.
— Это ты? — зачем-то переспросил я, разглядывая художницу.
