Инга смотрела, как Ингмар выходит из кафе, как провожают его внимательными взглядами женщины, – красивый все-таки у нее брат! Видела, как он переходит улицу наискосок, к угловому дому, где, забравшись передними колесами на тротуар, поджидает его черный мощный джип.
Машина завелась почти беззвучно, моргнула фарами, мягко сползла назад с тротуара, выкатилась на дорогу. Через секунду джип смешался с другими машинами в потоке, и Инга потеряла его из виду.
* * *
Инга думала, правильно ли она поступила. Если бы Стас просто загулял, как миллионы других кобелей, она бы честно сказала брату. Ну, как-то предотвратила бы расправу. Да и не стал бы Валевский трогать Воронина. Ну разве что чемоданы помог бы «собрать» поскорее. Если бы Стас изменил Инге традиционно. Не он первый, не он и последний.
Но как было объяснить, что Инга застукала мужа в постели с… мужиком?!! А как все это объяснить Денису? Нет, уж лучше пусть она будет виновата. Потом, может, и скажет брату правду. А вот с Денисом… Тут Ингмар прав на все сто: с Денисом объясняться будет непросто. Он еще и очную ставку им с Ворониным захочет устроить. Еще тот правдоискатель. Впрочем, все они в роду правдоискатели. Порой Инга думала о том, что лучше не знать иногда правды, которая может больно ранить, а то и убить.
* * *
Денис позвонил через неделю, без долгих разговоров спросил:
– Мама, это правда?
– Что «правда»? – переспросила его Инга.
– Что ты ушла от отца. Это – правда?
– Правда. – Инга обиделась на сына: он так был озабочен, что даже не поздоровался. – А «Здравствуй, мама!» где?
– Мама, а ты меня спросила? – Денис, казалось, и не слышал ее вопроса. – Ты сама вот так решила, да?
– Динь, для тебя ничего не изменилось. – Инга старалась говорить так, чтобы голос не дрожал, но у нее плохо получалось. – Ты взрослый, и общаться со мной и с отцом тебе никто не запрещает…
– При чем тут «общаться»? – Денис почти кричал в трубку. – У нас дом был, семья! Понимаешь? «Семья»! А теперь – пепелище! И я не «общаться» с вами хочу, а жить…
Он еще долго говорил Инге обидные слова. Она прощала, потому что лучше так, чем та правда, от которой тошнит.
– Помиритесь, мама! – попросил под конец Денис. – Ну хоть ради меня.
Инге бы соврать, а она не могла. Так и сказала:
– Не могу…
В трубке телефона повисла тишина.
* * *
Стас Воронин после разговора с братом жены понял, что правды тот не знает. Более того, Инга, похоже, рассказала брату и сыну, что у нее, а не у Стаса кто-то в жизни появился.
Стас в какой-то момент почувствовал угрызения совести, но это было секундное замешательство. Оно быстро прошло, и доктор Воронин успокоился. Зная Ингин характер и ее ангельское терпение, он понимал, что может не спешить с поиском жилья. А там… Кто знает, как «там» все повернется? Может, Инга еще одумается и вернется. Он готов к примирению. Мало ли, что у кого в жизни случается! Стас бы многим теткам мог рассказать, в какие авантюры их мужья пускались в поисках острых ощущений. Но, отведав этих самых запретных плодов, серьезные отцы семейств натягивали на себя уютные семейные одежки, на морду навешивали вывеску «Занято!» и возвращались в свои дома, где их ждали и любили. Вранье, конечно, все. И «ждали и любили» – тоже вранье. Во вранье вокруг Стаса Воронина жили все. Так ему казалось, во всяком случае. И от всей той лжи, в которой кувыркались его друзья и сослуживцы, ему казалось, что и его Инга совсем не святая. А уж братик ее финский тем паче!
Вот так он себя успокоил да и зажил потихоньку в загородном доме тестя, из которого не спешил выезжать. Свою личную жизнь Стас Воронин от греха подальше проживал отныне в саунах и на рабочем месте. «Береженого Бог бережет!» – рассудил он, решив не рисковать лишний раз.
Глава 2
Баринов курил пятую сигарету за утро, прихлебывал из чужого, ставшего ему родным за эту неделю синего бокала со сколом на ручке горячий травяной чай и смотрел то на лист бумаги, то за окно. Лист был девственно чист. Тот, на котором Баринов в первый же день что-то написал под заголовком «Расказ» с одним «с», он стыдливо спрятал под стопку чистой бумаги, выбросить не решился, подумал мимолетно «а вдруг!..».
Его тянуло доверить бумаге свои мысли. Почему-то хотелось написать обо всем, что с ним произошло. Вот только форму никак выбрать не мог. Пробовал даже что-то в стихах завернуть, но не пошли стихи. Впрочем, Баринов не истязал себя поиском рифмы, он просто «мысль думал», глядя в окно и попивая чай.
А за окном пейзаж был не очень радостный: небо, завешенное серыми тучами, словно грязной ватой. Лишь кое-где между клочками проглядывала осенняя синь. Елки остроконечные на ближних подступах к топкому лесу. Редкие сизые шлейфы дыма из труб дачных домиков, в которых так же, как и он, приземлились на зимовку редкие отшельники. И задница соседки по участку. У Баринова было ощущение, что она как застыла на этой точке неделю назад, так и не сдвинулась с места. Совершенно унылая задница, обтянутая какой-то стремной полосатой юбкой, полуприкрытая старой курткой.
Баринов, как ни напрягался, не мог представить себе хозяйку «пятой точки». Видок такой, что, даже захоти чего сексуальное домыслить, не получится.
В общем, обстановочка в дачном домике и во всей округе складывалась совсем не поэтическая. Как раз наоборот. А так хотелось хорошего настроения! И еще очень хотелось поделиться со всем миром тем, что вдруг почувствовал, обретя свободу. Ну и выплеснуть на бумагу всю боль, которая накопилась. И не только за этот прошедший год. А за все время его долгой службы на Севере, когда в окнах никакого просвета – сплошная полярная ночь, и в жизни никакой радости – лямка бурлацкая...
И вот сейчас, когда есть и время, и место, и никто душу не рвет на ленточки, не давит, когда появилось то, чего он так ждал всю жизнь, – свобода, – ушло вдохновение. Не писалось, хоть ты застрелись! Впрочем, застрелиться не получилось бы – было не из чего...
Телевизор, который ему достался вместе с дачей, по словам его старой хозяйки, «говорить – говорил, но показания не давал». То есть ящик исправно бумчал, и Баринов даже угадывал по звуку, какой канал на связи, но на экране «шел снег» и не появлялось никакой «картинки».
Первую неделю Баринов это еще как-то терпел, а по прошествии ее взбесился. От этих серых туч, этой унылой задницы на соседнем участке да еще от раннего непрошеного «снега» по ящику он, того и гляди, захандрит, как в дальнем походе. И тогда – хана! Для того он забрался сюда?!
Отложив стопку чистой бумаги в дальний угол, Баринов взгромоздил на стол старый телевизор и стыдливо водрузил на нос новенькие очки, купленные по случаю, – заметил, что читать и писать стало трудновато, и, наткнувшись на киоск с очками, методом тыка подобрал нужные. «Вот и дожил до колес на носу! – сказал сам себе, полюбовавшись на себя в зеркало. – Башка давно седая, а теперь еще и очочки...»
