– Привет, Питер! – сказал тихонечко Илья Баринов, ступив на площадь перед вокзалом. И тут же услышал, как прямо в ухо кто-то шепнул:
– Сапоги зимние финские женские, все размеры...
– Что? – не понял Илья, поднимая глаза на парня, который топтался возле него.
– Сапоги зимние финские женские, все размеры... – еще раз терпеливо повторил фарцовщик. – Цвет – белый.
Про такие или похожие на такие давным-давно с восторгом рассказывала ему Алла. Очень уж понравились они ей тогда на жене моряка.
Стоя в грязной подворотне, Илья крутил в руках изящный сапожок, мял кожу, вжикал туда-сюда блестящей «молнией». Размер вроде нужный. Была не была...
– Беру!
Парень ловко упаковал сапоги в коробку, торопливыми движениями пальцев пересчитал деньги, хитро оскалился и, покосившись на кошелек Баринова, сказал доверительно, что, если надо, в течение часа готов любую тряпку добыть по сходной цене.
– Нет, брат, спасибо! Этого хватит. – Баринов подхватил коробку и пошагал прочь.
В доме у тещи была приоткрыта дверь, Илья ввалился без звонка.
– О-о! Зятек! Прям к столу! – шумно загудел тесть Константин Дмитрич, обнаружив в прихожей Баринова. – А у нас ишшо один внучок!
Тесть, когда волновался, переходил на какой-то только ему одному понятный язык, смесь местечкового белорусского с псковским.
Родня жены по поводу рождения внука и племянника была изрядно на рогах. У Ильи отобрали коробку с сапожками, чемодан с подарками, дали сменную обувь – вдрызг порванные тапки с чужой ноги – и чуть не внесли в комнату, где за столом уместились все родственники.
Теща, как всегда, хлопотала по хозяйству, зорко следила за тем, чтоб закуски не перевелись и чтоб у всех было «нолито». Она пролезла с трудом к месту, где усадили Илью, притиснула его к своим огромным грудям, как к жаркой печке, погладила, как ребенка, по голове и озабоченно всхлипнула:
– Как вы там будете, на этом вашем Крайнем Севере, с дитями, а? Может, оставишь их здесь, а?
Илья покачал головой:
– Нельзя. Нельзя, Клавдия Васильевна. И так с моей работой не семья, а черт знает что, а уж если еще и видеться будем раз в год, совсем плохо. Там все так живут, и ничего. Нет, вот выпишут из роддома, месяц поживем – и поедем.
Собственно, так все и было. Аллу выписали через неделю. Баринов встречал жену с большим букетом хризантем, которые удивительным образом не мерзнут даже зимой. На встречу приехали родители Баринова – Александр Михеевич и Тамара Викентьевна. Теща Баринова раскланялась с ними, а они лишь кивнули, процедив невразумительное «Поздравляем!» – без эмоций.
* * *
А вечером того же дня Тамара Викентьевна позвонила Илье, который жил у тещи с тестем, и сообщила новость: есть возможность улучшить жилищные условия семье Аллы, но для этого нужно, чтобы Илья выписался из родительской квартиры и прописался у жены.
– Ма, я не хочу из нашей квартиры выписываться. Она огромная. Нам всем в ней места хватит, – твердо сказал Илья.
– Не выпишешься – ничего не сделать. Смотри сам. Наша квартира от тебя и так не уйдет.
– Я подумаю, – сказал он грустно.
– Подумай.
Впрочем, думать Илье Александровичу Баринову практически не пришлось. Тамара Викентьевна чуть позже перезвонила его теще и слово в слово, как Илье, напела Клавдии Васильевне про квартиру.
Весь клан Семиных стоял на ушах: обсуждали предложение сватов. Тесть, Константин Дмитрич, пьяно икая, нахваливал Баринова-старшего, Аллочка светилась от счастья, а теща просто рыдала на плече у мужа. И только Илья не разделял этой радости. Он всеми внутренностями чувствовал: что-то здесь не то. Но его никто не слушал.
Как ни сопротивлялся Илья, с двух сторон его сломали. Плюнув на всю родню, он занялся оформлением документов. Батя помог: прописку с перепропиской Илье оформили очень быстро.
И все равно они смогли управиться со всеми делами только к концу отпуска Баринова-младшего. За всеми хлопотами маленького Алешку даже детскому врачу показать не успели – улетели в Мурманск.
...Бариновы обманули родственников. Александр Михеевич и не собирался хлопотать за их семью ни в каких инстанциях. Им удалось красиво выйти из ситуации. Пришли иные времена, когда о бесплатных квадратных метрах можно было забыть. Нет, никто не посылал куда подальше никчемных родственников. Как раз наоборот: им говорили, что делается все возможное. Потом объявили, что квартира будет, но не так быстро, как хотелось бы. А потом Семины и сами все поняли и больше родственникам не звонили.
А Алла Константиновна, поняв, как ее провела родня мужа, со злости запустила в Баринова белым финским сапогом, который ей подло не налез на располневшую после родов ножку.
* * *
Несчастье свалилось на Бариновых через полгода, когда они узнали, что у Алешки врожденный вывих тазобедренных суставов, который местные врачи проморгали, сослались на то, что ребенок родился в другом месте и именно там надо было внимательно обследовать малыша.
Алла от обиды губу закусила: вместо того чтобы заниматься ребенком, она устраивала жилищные дела. Ведь, кроме перепрописки к ним мужа, необходимо было собрать уйму справок и документов на всех членов семьи Семиных. И вот пока она бездарно тратила время, ее ребенок пропадал.
Осознав все это, Алла Константиновна запустила в Баринова вторым финским сапогом – первый уже полгода валялся за диваном.
Без вины виноватый Илья Александрович Баринов, проклиная в душе всех – ведь чувствовал, что тут какая-то ерунда кроется, – сказал жене:
– Я все сделаю, чтобы сын поправился. Что от меня нужно?
– Деньги, – ответила Алла.
Он молотил как проклятый, чтобы хватало на хорошего врача, на массажиста, на курортное лечение, на ортопедов и травников. Материальное благополучие или огромное желание и Ильи, и Аллы сделали свое дело – сказать трудно, но Алеша встал на ноги. Этого было мало. Он стал «особым» ребенком. Ни в ясли, ни в садик его было не отдать. Даже дома за ним нужен был глаз да глаз. Однажды старшенький Андрюшка толкнул малыша. Алеша тяжело шлепнулся на попу, заплакал и после этого стал подволакивать левую ножку.
Алла измучилась с больным ребенком и похудела. Из-за дивана были извлечены белые сапожки. Они налезли на ноги, но радости не принесли – из моды вышли. Впрочем, это не очень огорчило ее. Денег в семье хватало и на сапожки модные, и на прочие вещи. Просто сапоги эти, а вернее, использование их не по назначению окончательно убило все хорошее, что еще оставалось между Аллой и Ильей. Для нее они были хрустальной мечтой, которая попала в руки да рассыпалась на тысячи осколков. Для него и вовсе оказалось невыносимым оскорблением дважды получить по морде собственным подарком...
Глава 3
О том, что такое «раздвоение личности», Баринов толком не знал, но то сухопутное состояние, на которое пришлось ему променять свою морскую судьбу, а вернее, границу между двумя такими разными жизнями, он называл именно так – раздвоение личности. Одна его половина навсегда срослась с Севером, как будто часть души моряка влилась в воду холодного моря в бухте Большой Лог, вторая обитала в призрачном городе, который порой утомлял суетой, но без которого невозможно было жить. На Севере он скучал по Ленинграду, в Ленинграде томился ожиданием конца отпуска. Это было в той жизни, до раздвоения.
