Впрочем, они и так все думают, что я живу только на пенсию,
и часто предлагают мне какую-нибудь работу, желая помочь материально. Все видят
мою левую руку, вернее, то, что от нее осталось. Мой протез у всех вызывает
чувство жалости. Уродливый протез, на который особенно муторно смотреть, когда
выпьешь. Говорят, в Европе делают прекрасные протезы. У меня был такой один, из
Австрии. Потрясающая вещь. Но я его в Ленинграде оставил, когда «погиб». Чтобы
все поверили в мою смерть, нужно было оставить именно этот протез. Иначе долго
бы искали. И в конце концов обязательно бы нашли.
Тот протез я только на праздники и надевал. Мне нужен плохой
протез, очень плохой. Чтобы все видели, какой я несчастный. Чтобы все отличали
мою живую руку от неживой. Чтобы никто даже подумать не мог, что я тот самый
известный киллер Левша, который так «отличился» два года назад и потом погиб в
Ленинграде.
Не поправляйте меня, напоминая, что город теперь называется
Санкт-Петербургом. Это для дураков. Он называется Ленинград. Аристократов там
все равно не найдешь, прежних дореволюционных жителей — тем более. А вот людей,
переживших блокаду и гордящихся, что они ленинградцы, еще полным-полно. И мне
совсем не нравится, что мой родной город так паскудно переименовали. Впрочем, у
меня никто и не спрашивал. Тогда был революционный угар. Все кричали — даешь
переименования! Калинин стал Тверью, а Горький — Нижним Новгородом. Честно
говоря, персона Калинина у меня тоже не вызывает особого уважения. Типичная
сволочь. У него жена в лагере сидела, а он услужливо улыбался, с благодарностью
принимал все эти переименования в свою честь.
Но те, кто сегодня так ретиво переименовывает, ничем не
лучше других. Конечно, правильно сделали, что вернули городу имя Тверь. Но
тогда почему оставили Калининград? Чем он лучше Калинина? Впрочем, его нельзя
переименовывать. Под боком немцы, сразу вспомнят, что Кенигсберг их город. Вот
и получается, что все эти переименования одна лишь туфта. Для дурачков.
Принципами здесь и не пахнет. Если Калинин — сукин сын, то он всегда сукин сын.
Если мудрый государственный деятель, то почему рядом с Москвой области, носящей
его имя, не должно быть, а на границе с Польшей может существовать?
Ох как не нравятся мне эти два типа. Они идут, уже почти не
прячась. И мне это действует на нервы. А оружия у меня с собой нет. Ну кто бы
мог подумать, что в Леньках меня найдут? Я ведь никому о себе не говорил. Ну,
почти никому, если не считать Савелия, с которым знаком уже столько лет.
Неужели старик выдал? Так мне и надо. Нарушил главный принцип киллеров —
никогда и никому не доверять. Но как они вышли на Савелия? Ему ведь уже
восемьдесят и его самого трудно отыскать?
В городке меня уже знают. И очень уважают. Даже в местную
школу приглашали, чтобы я рассказал о своих фронтовых подвигах в Афганистане.
Все про тот бой спрашивали, когда я руку потерял. Я и напридумывал им кучу
разных глупостей. Почти в стиле Рэмбо, видел я этот дешевый боевик, где он один
против целой роты спецназа. В жизни так не бывает. Определили бы квадрат, где
он прячется, и выжгли бы всю местность огнем. Посмотрел бы я тогда на этого
героя.
А про руку рассказывать не особенно хочется. Бой всегда
штука непонятная и злая. Пуля откуда хочешь может достать. Конечно, сидя в
штабе, можно спрогнозировать какие-нибудь действия, но в реальном бою все это
фуфло. Там стреляешь на поражение и пытаешься остаться живым. Часто стреляешь в
своих и получаешь пулю от своих. Это против немцев хорошо было воевать, в
Великой Отечественной. Все они такие гладкие, упитанные, аккуратные. Воевали по
всем правилам военной науки.
В Афгане же в нас из гранатомета иногда стрелял десятилетний
мальчик. Или девочка лет семи-восьми подсыпала нам в еду какую-нибудь гадость.
Ну что с ней сделаешь? Хотя, конечно, я немного перегнул. Наши отцы и деды в
этой войне доказали, что умеют сражаться. Били самую лучшую армию в мире, и
крепко били. А вот с Афганом у нас туфта получилась. И не потому, что их армия
сильнее. В принципе всю афганскую армию можно было за один день уничтожить. Но
вот народ… С ним было труднее. Они нас так ненавидели, что в некоторых кишлаках
колодцы отравляли, сами умирали, лишь бы вода не досталась безбожным «шурави».
И вообще, эта война была такой глупостью. И зачем только мы
полезли в Афганистан? Чтобы посадить вместо одного кретина другого? Вместо
Амина, которого Брежнев сам поздравлял, проходимца Бабрака Кармаля? Видел я
однажды его выступление на митинге. Говорит громко, кричит, а у самого глазки такие
сытые и хитрые одновременно. Как откормленная мышка, смотрит по сторонам. И
довольно так улыбается, глядя на наших ребят. Знал ведь, сука, что это мы его
посадили на престол и мы его защищаем. Плюнул я тогда и ушел. Мне глаза
человека многое могут сказать. Это я сейчас таким стал — хожу в стареньком
костюме и делаю вид, что меня ничего не интересует. Я ведь бывший офицер, имел
неплохое образование и во многих вещах разбирался куда лучше местного
председателя исполкома, которого все считают умнейшим человеком в городке.
Нужно попытаться оторваться от этих типов. Но как это
сделать, если все мое имущество в доме? И чемоданчик с деньгами тоже там. А без
денег я — нуль. Настоящий инвалид, который должен жить на нищенскую пенсию.
Если, конечно, смогу ее выбить из нашего правительства. У меня там в
чемоданчике еще двести тысяч долларов. Пятьдесят я тогда в Ленинграде оставил,
для семьи. Переслал до своей «смерти». Надеюсь, моя бывшая жена сумеет
по-умному ими распорядиться. Я бы ей и копейки не послал. Это все для мальчика,
для моего сына. Иногда ночью его во сне вижу. Какой он стал за два года? Уже,
наверное, вырос, совсем взрослый. А поехать, увидеть его никак нельзя. Меня
могут сразу вычислить, и тогда ни мне, ни ему хорошо не будет. Вот и приходится
его только во сне обнимать.
Интересно, как этим типам удалось меня найти? Ведь Савелий
мог и не расколоться. Старик твердый, кремень-мужик. Тогда каким образом им
удалось меня вычислить? Каким? Дома у меня лежат три паспорта, один из них с
пустыми страницами. Можно вписать любую фамилию. Мне и придется теперь уезжать
отсюда, придумывая для себя новую фамилию.
Я живу в домике у Агриппины Изольдовны, в конце улицы. Меня
занимает, откуда такое имя у этой милой старушки в этой сибирской глуши?
Впрочем, и не такое бывает. Через две улицы живет Домна Николаевна. О чем думал
ее папаша, когда давал имя дочери? Кажется, я постепенно становлюсь типичным
жителем маленького городка со своими провинциальными комплексами и амбициями.
За два года почти всех здесь узнал. И ко мне привыкли. А некоторые молодые
девочки даже заглядываются. Хотя после смерти Ирины мне на них смотреть
особенно не хочется. Был я два раза в Новосибирске, находил там проституток.
А один раз даже в Хабаровск поехал. Вот уж где раздолье. В
единственной приличной гостинице — девочки со своими мальчиками-сутенерами.
Можешь выбрать любую. С проститутками мне легче. Не нужно изображать из себя
влюбленного павиана, говорить глупости, вилять хвостом и все только для того,
чтобы переспать с женщиной, а наутро ее забыть. Гораздо честнее просто
заплатить и ни о чем не спрашивать.
