Судя по всему, он выписал свою женщину из Измира, чтобы не
оставаться совсем одному. Мне это чувство знакомо. Я долгое время жил в
одиночестве в сибирском городке. Иногда хотелось волком выть. Вот он правильно
и рассудил: лучше ее к себе выписать. И как все здорово продумал! Ну, кто будет
искать ее в Измире, потом в Стамбуле, Париже, Бордо. Если бы не ее ошибка, я бы
решил, что Лабуэр — это название блюда или какой-нибудь крем для волос. И
никогда бы сюда не приехал.
Днем мы прогуливаемся по Бордо, потом берем автомобиль и
едем в Лабуэр. Городок, как я и предполагал, оказывается совсем небольшим. Саша
ужасно довольна нашей поездкой, все время хватает меня за нос, трогает мою
левую кисть, сокрушаясь, что «она ненастоящая». Лабуэр нам в общем-то
понравился, и мы решаем, что завтра переберемся сюда и снимем маленькую
квартирку на месяц. Я, правда, хотел снять две квартирки, но этого никак нельзя
было делать по соображениям безопасности. Появление столь странной парочки в
городе, да еще и снявшей две отдельные квартиры, будет темой для разговоров
жителей Лабуэра. А это чревато нашим немедленным провалом, так как Касимов,
если он, конечно, живет здесь, сразу поймет, кто и зачем приехал. Поздно ночью
я звоню в Москву. И снова почти сразу трубку поднимает «владелец скотобойни».
— Слушаю.
— Звоню, как договорились, — докладываю я. — Приехали во
Францию. Пока ничего конкретного нет.
А слышимость такая, будто он рядом. Если бы я сам ему не
звонил, был бы уверен, что он сидит в соседней комнате.
— Долго тянете, — брезгливо говорит он, словно я взялся
очистить от мусора его подъезд.
— Я работаю, — отвечаю сухо. — Как найду, сразу сообщу вам.
— Помощь не нужна?
— Нет. Я вполне справлюсь.
— А как девочка, работает, старается? — спрашивает он
каким-то мерзким, похабным тоном, словно намекая, что я могу еще и получать
удовольствие.
— Работает, — отвечаю и сразу отключаюсь, чтобы не
наговорить гадостей.
Утром следующего дня мы направляемся в Лабуэр. Квартиру с
тремя спальнями находим довольно быстро, почти в самом центре, недалеко от
местного католического храма. Квартира большая, светлая, хорошая. Две спальни
находятся наверху, на втором этаже. Третья спальня и гостиная — на первом.
Конечно, туалеты к каждой спальне, кухня, оборудованная всем необходимым. Когда
мы поднимаемся наверх и начинаем осматривать спальные комнаты, Саша заявляет,
что одна из них ей очень понравилась и она будет жить в ней. Мы, конечно,
соглашаемся. Но представьте себе мое состояние, когда она, осматривая вторую
спальню, вдруг удивленно спросила:
— Мама, а почему здесь только одна кровать?
Очевидно, Надежда тоже удивилась:
— Что тебя смущает? Это будет моя спальня.
— А где будет спать дядя Леша? — спрашивает та проказница.
— Внизу, — поясняет мать, — в другой спальне.
— А почему в другой? — не отстает девочка и тут же поясняет
свою позицию: — Муж и жена всегда спят в одной спальне. Вы разве не муж и жена?
Представляете? Я чуть не поперхнулся. Осторожно вышел из
комнаты, предоставив ее матери самой разбираться с дочерью в этом деликатном
вопросе.
Вечером, когда мы уже разместились и я смотрел телевизор, сидя
в гостиной на диване, спустилась Надежда. Молча села в кресло перед
телевизором. Очевидно, ей было интереснее, чем мне, она ведь знала французский.
Вообще-то это удивительное дело — знать другие языки. Чувствуешь, будто в тебе
сидят несколько человек: столько людей, сколько языков. Это так здорово —
понимать людей других национальностей. И так глупо, что я не учил их в детстве.
Мы долго сидим перед телевизором. Потом она меня спрашивает:
— Те, кого мы ищем, находятся в Лабуэре?
— Да, по-моему, здесь. Не знаю, где точно. Завтра начнем
розыски. Нам нужно говорить всем, что приехали из Латвии. Понимаешь? Из Латвии.
К этому времени мы уже перешли на «ты». Это получилось
как-то незаметно, само собой.
— Ты осознаешь, что с нами ребенок?
— При чем тут девочка?
— Она все видит и многое понимает. Если ты сам… словом, если
ты решишься пойти на убийство, она может это почувствовать. Дети в таких
случаях очень чувствительны.
— Нет, — отвечаю, — самому мне убивать никого не нужно.
Просто я позвоню в Москву.
Но она смотрит на меня таким взглядом, словно я уже убил
кого-то на глазах ее дочери. Потом встает и уходит к себе.
Ночью я иду в ванную. Снимаю свою левую кисть, положив ее
рядом, долго смотрю на культю. Почему все так получилось? Как я радовался,
когда у нас родился мальчик. Казалось, все будет хорошо. Будь проклят
Афганистан, будь прокляты все войны на свете. Разве я хотел быть таким. Таким!
Вот с этим изуродованным обрубком руки. Я сижу в ванне и вдруг чувствую, что
сейчас заплачу. Просто разревусь, как голый болван. Ведь все могло быть совсем
иначе. И такая девочка, как Саша, могла быть моей дочерью. А такая, как Надя, —
моей женой.
Плакать, конечно, я не стал. Ни к чему все это. И Афганистан
вспоминать не нужно. Мало ли людей становятся инвалидами. Некоторым везет еще
меньше, возвращаются с войны без обеих ног или слепые, глухие, парализованные.
Просто мне не повезло, так сказать, комплексно. Сначала ранение, потом
неприятности с женой, которая действительно оказалась законченной стервой. И,
наконец, моя нынешняя профессия. В книгах и в кино инвалиды возвращаются к
нормальной жизни, становятся героями труда, даже войны, как Мересьев. Хотя это
было и на самом деле. Но мне не повезло комплексно. Кроме войны, на которой
меня ранили, и плохой жены, от которой я ушел, моя судьба еще совпала с
развалом страны. Ну кому был нужен однорукий инвалид? Да, в бывшем Советском
Союзе за мои награды меня бы избрали в разные президиумы, дали бы хорошую
работу, постоянно ставили бы в пример. А в таком бардаке, какой был в России в
начале девяностых, я мог только побираться на помойке, а мои медали и ордена
кое-кто советовал мне засунуть сами знаете куда.
Тот самый третий вариант. Либо становись героем, либо
спивайся и погибай. Я стал убийцей, доказав, что в жизни бывает третий вариант.
Убийцей с одной рукой.
На следующее утро мы отправились гулять по городку. Нужно
сказать, с самого начала я, конечно же, был против присутствия девочки. Но
где-то в душе, где-то глубоко, на уровне подсознания, я знал, что ребенок может
пригодиться. Мне было очень стыдно за эти мысли, вообще за подобное отношение к
Саше. Но я был профессиональный киллер. И знал, что самое лучшее прикрытие для
убийцы — это милая семья, состоящая из папы, мамы и дочки. Единственное, за чем
нужно было следить, чтобы мы не говорили слишком громко, это могло привлечь
внимание наивных французских провинциалов.
