Тошно, господа.
Скучно.
Тупик.
И мы снова отложили ма-ахонький кусочек готового текста до лучших времен — а сами уселись воспитывать «Пасынков Восьмой Заповеди».
А где-то наш Валентинов? Валентинов, ау?! Оказывается, Андрей тоже времени даром не терял: наконец-то его произведениями заинтересовались издатели (да еще как заинтересовались, пришлось чуть ли не аукцион устраивать!), в очередном выпуске серии «Перекресток» вышел его роман «Преступившие», а сам доцент-историк тем временем трудился над «Овернским клириком» — одним из его лучших произведений, опубликованных на сегодняшний день.
Но вернемся к нашим баранам, то бишь к Олдям-Овнам.
Закончив «Пасынков…», мы с некоторой опаской покосились на коварный задел «Города…», внесли в него две-три малозначащие правки и… спрятали в долгий ящик. Любовь не складывалась. Отказываться от замысла мы не собирались, да и не имели такой возможности — герои успели ожить, бродя по комнатам наших квартир, буяня в пьяном виде и настоятельно требуя продолжения — но… потом.
Нас уже ждал «Мессия…» (который очищает диск). И мы сбежали от назойливых «персонажей в поисках автора» в Поднебесную XV века (нашей, теперь уже точно нашей (!) эры).
Но там, за спиной, вместе с вредным Хайнлайном, считавшим одним из признаков профессионализма умение обязательно доводить рукописи до конца, все равно маячил беспокойный призрак неправильного, сюрреалистического, требующего нашей крови «Города наизнанку».
Шло время, год шел за два или за три, вскипел океанским цунами долгожданный бум отечественной фантастики, и мы, и Андрей наконец обзавелись нормальными компьютерами, понемногу к ним привыкнув; выходили книги, вручались премии, коллеги-фантасты вкупе с нами, грешными, жарко спорили на конвентах о перспективах развития любимого жанра — а «Город…» все ждал своего часа. Регулярно мы возвращались к нему, чтобы один абзац дописать, а другой вымарать — и вновь уткнуться лбом в стену бессилия.
Текст не давался.
Конец 1996 года. Только что завершен роман «Дайте им умереть». Вещь для нас (для нас образца 1996-го!) весьма неожиданная, болезненная, писать которую было мучительно и чудесно, страшно и празднично… мы и сами-то не заметили, как отложенный в долгий ящик «Город…» ассоциативно замаячил за спиной. И вдруг — словно некий «прокол сути»! Выплеск брошенного на произвол судьбы текста, взрыв незавершенной сюжетной линии, да еще и второстепенной, обрывок в квадрате: островок Стрим-Айленд у побережья Южной Каролины, старый выходец с Фиджи, акулий бог Ндаку-ванга, его мистическая связь с юношей-эмигрантом, кровавая развязка… Повесть «Вложить душу». Словно плотная завеса приоткрылась на миг — и это было все, что мы успели разглядеть за ней. Повесть ушла в печать лишь по одной причине: на тот момент мы были втайне уверены, что «Городу…» не быть никогда. Король умер, не родившись; да здравствует король! Почему же не высказаться хотя бы вполголоса, шепотом, если на большее не хватило пороху?..
Если б еще знать самим, из каких дебрей подсознания явилась финальная фраза повести, парус на горизонте: «И почти никто еще не понимал, что это — только начало».
Но, опять же, всему свое время.
Год 1997-й.
Весна. Опять весна. Пора безумства котов и эпидемии дней рожденья (вы ведь еще помните, что Олди и Валентинов родились именно в этом месяце?!). Уже почти год, как у нас с Андреем появилась идея: сообразить что-нибудь «на троих». Идея в достаточной мере абстрактная. У каждого хватало своих собственных проектов. Идею отложили до поры до времени. Но той памятной весной…
«Вот кусок текста. Три с хвостиком листа. Никак не можем продолжить. Уперлись. Прочти. Увидишь брешь — будем писать вместе».
Андрей объявился дней через десять.
И выдал.
Мы переглянулись и поняли: плотина наконец прорвана, и хорошо бы не утонуть в начавшемся половодье. Впереди замаячил свет в конце тоннеля, который, правда, вполне мог оказаться фарами встречного поезда. Опять же, попытка реально сотворить из трех человек (и двух авторов) некоего общего голема, с общей манерой и общим литературным языком — дело заведомо безнадежное. Вспоминалась незабвенная телега, в которую впрячь не можно коня и трепетную лань, а также лебедя, рака и щуку… Притирка требует долгого, очень долгого времени, это мы успели испытать на собственной шкуре. И здесь опять вмешалась судьба.
Симпатичный издатель из Прибалтики, обладатель элегантной бородки и ироничных глаз, предложил издать часть книг Олди на литовском языке (забегая вперед, скажем: свое обещание он выполнил и продолжает выполнять). Подписывая договор, мы обратили внимание на красный цвет печати и название издательства: «Pragaro ratal».
— Что бы это значило? — безобидно поинтересовались мы хором.
— Круги Ада, — улыбнулся издатель, вздергивая бровь. — Нет, нет, не беспокойтесь, кровью подписываться не обязательно…
На обратном пути из чужих пенат в родной Харьков мы подумали: круги литературного Ада или хотя бы Чистилища — смотреть, как некто творит с твоим миром и героями свою мистерию, и знать, что вмешаться ты сможешь лишь после того, как тебе на время уступят место.
В очередь, сукины дети — демиурги, в очередь!
Так родилась идея: не смешивать манеры (бессмысленно и пагубно!), не усреднять язык (гильотина — не средство от насморка!), вообще не подстраиваться друг под друга (что, гордые, да?!) — а писать крупными частями, от лица разных героев, имея общими только стратегическое пространство и идею.
Для начала предложили Андрею сотворить свою часть «нетленки» — Олди свою, как говорилось ранее, написали черт знает когда. Однако и у Валентинова, и у нас в то время шла работа над сольными романами. «Пусть пока поварится в голове. Вот закончу свое — тогда и засяду», — решил педантичный историк.
Закончил.
Засел.
И уперся лбом в нашу старую знакомую стенку!
Текст не пошел, словно заколдованный.
Время от времени мы встречались, обговаривали пришедшие в голову варианты (которых с избытком могло хватить на полное собрание сочинений!), прикидывали, примерялись, кипятились и спорили — и расходились в унынии. Мы продолжали писать «Черного Баламута», отнимавшего все силы без остатка, Андрей — очень трудно дававшуюся ему «Печать на сердце твоем»; а «Город…» все ждал.
Знал, умница, — дождется.
Весна 1998 года.
Только что отшумел «Интерпресскон», мы вернулись в родной Харьков; Андрей начал делать первые наброски к новому роману, мы тоже без дела не сидели — писать начали еще до конвента, задел был — садись да продолжай! Что писать — известно, подробно обговорено на несколько ходов вперед и даже поделено…
И вдруг вопрос встал лезвием у горла: откладываем все в сторону и пишем «Город…»! Немедленно, без экивоков и творческих депрессий; сегодня и сейчас!
