Я рада, что он поправился. Но видеть его улыбку невыносимо, ведь сама я умираю от горя.
Наконец Сестра Табита подходит к той части церемонии, когда мы должны дать первые обещания. Мы поворачиваемся лицом к алтарю, Гарри стоит слева от меня, Трэвис — справа. Если закрыть глаза, можно представить, что я связываю себя с Трэвисом, а не с Гарри, и именно Трэвис поведет меня в свой дом в конце первой недели нашей новой жизни.
Мы повторяем слова за Сестрой Табитой, обещая через несколько дней поклясться друг другу в вечной любви, как вдруг я чувствую легкое прикосновение пальцев Трэвиса. Я пытаюсь схватить их, но ловлю только воздух.
Отныне я помолвлена с Гарри. Он берет меня за руку и выводит с помоста на яркий солнечный свет, где нас окружает ликующая толпа. Трэвис пропадает из виду.
Я потеряла его навсегда.
* * *
Неделя Браковенчания проходит как в тумане. На всех мероприятиях мы почетные гости, нами любуются и восхищаются, наперебой приглашают нас на праздничные обеды и ужины. В перерывах мы должны совершать одиночные моления — готовить свои души к принесению вечных клятв.
Крестины — самый важный обряд Райской седмицы после трех обрядов Браковенчания. Младенцев приносят Сестрам и Стражам, показывают всем жителям деревни, ведь эти дети — наше общее будущее.
В нынешнем году крестят четырех малышей; все они родились в браках, заключенных прошлой весной. Краем глаза я замечаю, что Джед и Бет пытаются незаметно прокрасться к краю толпы и убежать с праздника. Наверно, им слишком больно видеть чужую радость, ведь своего первенца они потеряли.
В середине недели меня ненадолго оставляют в покое: я выдираю цветы из волос и могу наконец-то побыть одна. Я страшно устала от соседей, Гарри, Сестер, Стражей… От бесконечных поздравлений.
Надоело всеобщее счастье. Чтобы прийти в себя, я поднимаюсь на холм со смотровой вышкой — единственное место, где можно побыть одной.
Однако у стены смотровой вышки я замечаю человека и уже хочу развернуться… как вдруг узнаю силуэт. Это Трэвис! Внутри все вздрагивает. Я и не думала, что он тоже здесь бывает, что сюда вообще кто-то ходит, кроме меня.
Мы с Трэвисом так давно не оставались наедине, что я могу лишь молча смотреть на него, пожирая глазами. Лучше мне уйти, нельзя поддаваться соблазну. Он не мой и никогда не станет моим, а быть рядом, сознавая безысходность положения, слишком больно…
Но не успеваю я развернуться, как Трэвис протягивает мне руку и говорит:
— Мэри, давай помолимся.
Его слова — моя погибель. Я бегу, путаясь в подоле туники, ползу на четвереньках, царапая землю, и вот я уже рядом с Трэвисом, мои руки на его груди, воздух застревает в горле.
— О, Мэри…
Он запускает пальцы в мои волосы и осторожно притягивает меня к себе через все, что нас когда-либо разделяло. От моей страсти к Трэвису нет спасения.
Когда мои губы уже вот-вот должны прикоснуться к его губам и наконец обрести покой, Трэвис замирает. Он тяжело дышит, а я дышу только его воздухом. Кажется, так проходит целая вечность: мы не в силах преодолеть разделяющую нас пропасть и отдаться друг другу.
— Мэри, — шепчет он.
Я чувствую движение его губ.
Сейчас он оттолкнет меня и скажет, что так нельзя, что он не может предать брата и посягнуть на его невесту. Я не выдерживаю и прижимаюсь лицом к его шее.
День снова выдался знойный, и на моих губах остается соль его пота. Я хочу растаять, слиться с Трэвисом в одно целое, забыть о разделяющих нас преградах… Страшным усилием воли я заставляю себя усидеть на месте и не прижаться к нему всем телом.
Он не мой, он принадлежит Кэсс, я должна развернуться и уйти. Но это выше моих сил. Пусть в последний раз, но я должна ощутить близость Трэвиса, закутаться в нее, как в воспоминания.
Несколько минут мы сидим так, ничего не делая: я на коленях у Трэвиса, цепляюсь за него и чувствую, как внутри меня все раскрывается. Я сознаю, что наконец счастлива. А потом его рука снова оказывается в моих волосах, и я отбрасываю все сомнения.
Вокруг нас прекрасный весенний день. Птицы уже вернулись в деревню, снег растаял, солнце мягко припекает голову. Дует легкий ветер, и его шелест в ветвях деревьев напоминает мне мамины истории об океане.
— В такие минуты невозможно поверить, что мы не единственные люди на свете. Что кроме нас кто-то еще есть, — говорит Трэвис. Я улыбаюсь, а он продолжает: — Но порой я совершенно уверен в обратном: что мы не можем быть одни. В смысле наша деревня. За Лесом должно быть что-то еще, другие поселения.
Я пытаюсь немного отстраниться и посмотреть Трэвису в глаза. Он словно прочел мои мысли, заглянул в мои сны. Я думала, что, кроме меня, никто не верит в жизнь за пределами Леса. Трэвис мягко прижимает меня к себе, не давая поднять голову, и мое сердце громко стучит в такт его словам.
— Не только ты росла на сказках и небылицах, — продолжает он. Я сижу, затаив дыхание. — Они снова и снова приводят меня к мысли, что в мире есть что-то еще, что-то большее. Жизнь не может заканчиваться за этим забором, не может ограничиваться нашей деревней и ее законами. — Голос у Трэвиса напряженный, словно он тоже чувствует нерушимую преграду между нами. Он кладет палец мне под подбородок, приподнимает мою голову и заглядывает в глаза: — Ты ведь тоже это чувствуешь, Мэри? Там что-то есть, правда? Этой жизни слишком мало…
На глаза сразу наворачиваются слезы, кровь в жилах точно поет от радости. Я смотрю на забор так, словно где-то за ним кроется наше будущее. Отдельных Нечестивых отсюда не разглядеть, видно лишь серую толпу за сеткой. Изменивший направление ветер доносит до нас их стоны.
Я уже хочу рассказать Трэвису про Габриэль — доказательство существования другой жизни, как вдруг среди деревьев мелькает что-то ярко-красное. Сердце на миг останавливается, дыхание замирает. Я резко выпрямляюсь и вглядываюсь в Лес.
— Что такое? — спрашивает Трэвис, поднимаясь и кладя руку мне на спину.
Я начинаю думать, что мне все померещилось, но тут в тени под сосновыми деревьями снова вспыхивает красное. Я встаю — от умиротворения и счастья не осталось ни следа — и бросаюсь вниз по склону, то и дело спотыкаясь о корни и камни. К забору у подножия холма я подбегаю с такой скоростью, что едва успеваю вовремя остановиться; еще чуть-чуть, и меня могли бы схватить, поцарапать или укусить.
Красное мелькает вновь, а потом… вот она, среди остальных! Сразу видно, что теперь она тоже Нечестивая. Руки безвольно болтаются, кожа туго обтягивает кости.
Но зато ее жилетка прежнего, ярко-алого цвета. Ошибки быть не может, это она. Пришелица. Габриэль.
Я хочу вцепиться в железную сетку, но тут сзади подбегает Трэвис и оттаскивает меня назад.
— Что на тебя нашло?! — шипит он.
В руке у него трость, и до меня только сейчас доходит, как тяжело ему, наверно, было бежать за мной по склону.
