«Все тут невиновны».
— А ты?
«Только не я. Я виновна».
Мы не знали друг друга достаточно долго, чтобы спросить, что же она сделала, так что я сменила тему на более насущную.
— Где тут можно поесть?
На завтрак была овсянка, на удивление съедобная, или я просто была очень голодна.
Столовая в женском исправительном учреждении была очень похожа на столовую в школе, то есть существовала иерархия, кто где сидел, и более влиятельные клики или шайки занимали лучшие столы. Похоже, Мышь не принадлежала ни к одной из них, так что мы с ней ели в одиночестве за столом, который, похоже, считался самым плохим — в задней части столовой, дальше всех от окон и ближе всех к мусорным бакам.
— Ты тут ешь каждый день? — спросила я.
Мышь пожала плечами.
Она была немой, но в остальном казалась нормальной. Я задалась вопросом, почему она сидела одна: было ли это ее сознательным выбором, или другие подвергли ее изоляции из-за немоты, или просто она была в «Свободе» новичком, как и я.
— Сколько ты уже тут?
Она отложила ложку и написала: «198 отбыла. Осталось 802».
— Срок в тысячу дней. Это долго, — сказала я. Отменно идиотский комментарий. Один взгляд в глаза Мыши — и вы увидите, как долго может длиться тысяча дней.
Я собиралась извиниться, что сморозила такую глупость, когда оранжевый пластмассовый поднос ударил Мышь сзади по затылку, забрызгав ее волосы и лицо овсянкой.
— Следи за собой, Мышь, — сказала девушка, держащая поднос. Саркастический голос принадлежал высокой, поразительной (в обоих смыслах слова) девушке с длинными прямыми темными волосами. Ее сопровождали тучная блондинка и невысокая, но крепкая девушка, чья бритая голова была целиком покрыта татуировками. Татуировки были в виде переплетенных слов, складывающихся в завораживающий узор.
— На что пялишься? — спросила Бритая Голова.
«На твои классные татуировки», — хотелось мне сказать, но я промолчала.
(Между прочим: неужели вы считаете, что можно нанести на череп татуировки в виде слов и никто не попытается их прочесть?)
— Что с тобой, маленькая мышка? Кошка съела твой язык? — спросила та, что держала поднос.
Блондинка ответила:
— Она не может тебя слышать, Ринко. Она типа глухая.
— Нет, она не может только говорить. В этом разница, Кловер. Не будь невеждой, — сказала Ринко. Она наклонилась над ухом Мыши: — Она слышит все-все, что мы говорим. Ты можешь говорить, если хочешь, не так ли?
Мышь, конечно, промолчала.
— Ну, я хотела посмотреть, не обдурю ли я тебя, — продолжала Ринко. — С твоим проклятым языком все в порядке. Но ты просто сидишь сзади, не так ли? Смотришь на нас всех свысока, думаешь, что ты лучше всех, когда на самом деле ты никто?
— Убийца ребенка, — прошипела татуированная.
— Неужто ты не хочешь написать мне любовную записочку? — сказала Ринко, потянув на себя блокнот, который висел на шее у Мыши.
— Эй! — вскрикнула я. Компания в первый раз посмотрела на меня. Я переключилась на более юмористический тон и сказала: — Как она может написать тебе письмо, если ты держишь ее записную книжку?
— Посмотрите-ка, у Мыши завелась новая симпатичная подружка, — сказала Ринко. Она изучила мое лицо. — Эй, я тебя знаю. Тебе стоит сесть с нами.
— Мне и тут хорошо, спасибо.
Ринко покачала головой.
— Послушай, ты не знаешь, как тут все устроено, так что я притворюсь, что ничего не слышала. Мышь не твой друг, а тебе тут понадобятся друзья.
— Я рискну, — сказала я.
Блондинка, Кловер, устремилась ко мне. Ринко повела рукой, и та повиновалась.
— Оставьте ее, — потребовала Ринко. — Ты и я — мы будем хорошими друзьями. Ты просто этого еще не знаешь.
После того как Ринко и ее компания вышли за пределы слышимости, Мышь написала мне: «Не будь дурой. Ты мне ничего не должна».
— Верно, — сказала я. — Но я не люблю наезды.
Мышь кивнула.
— Знаешь ли, хоть ты и маленькая, ты все же должна пытаться защищать себя. Такие люди питаются теми, кого считают слабаками.
Ее взгляд показал мне, что я не сказала ей ничего нового.
— Почему же ты это терпишь?
Она пару секунд обдумывала мой вопрос, потом написала: «Потому что я это заслужила».
В течение рабочей недели в «Свободе» были занятия, а в субботу был день посещений. Ко мне пришло несколько человек, но правило гласило, что за раз можно было пообщаться только с одним посетителем.
Первым был Саймон Грин. Я спросила его, как мистер Киплинг, на что он ответил: «Стабильно». Он был все еще подключен к аппарату искусственного дыхания и недоступен для консультации. «К сожалению», — добавил Грин.
Да, действительно к сожалению. Хоть я и беспокоилась о мистере Киплинге, но меня не меньше волновали моя семья и собственные дела.
— Я сделал все звонки согласно твоим инструкциям, Аня, — сказал Грин. — Все устроено. Миссис Гудфеллоу согласилась остаться. Мисс Барбер будет приводить твою сестру в школу и забирать ее оттуда. Твой брат в настоящий момент не работает в Бассейне. Также я говорил с твоей бабушкой… — Его голос затих. — Кажется, ее ум…
— Слабеет, — закончила за него я.
— На тебе одной все держится, верно? — спросил он.
— Да, — ответила я. — И поэтому я никогда бы не отравила Гейбла Арсли. Я не могу позволить себе такой риск.
— Давай поговорим об Арсли, — сказал он. — Есть ли у тебя мысли насчет того, как яд попал в шоколад?
— Да. Джекс Пирожков принес коробку в наш дом. Думаю, шоколад предназначался для моей семьи. Гейбл получил его по ошибке.
— Я знаю Джекса. Он никто, пустое место в организации Баланчиных. Его считают добродушным и чрезвычайно мягким, — ответил Саймон. — Почему же он хотел отравить тебя и твоих родных?
Я рассказала ему, что Пирожков крутился вокруг моего брата в течение долгого времени и что это он пытался устроить Лео на работу в Бассейн.
— Может быть, он подумал, что убийство детей Леонида Баланчина будет своего рода символическим жестом? Проверьте, не был ли он врагом папы.
Саймон задумался, потом покачал головой.
— Сомнительно. Но его поведение все же очень подозрительно, и мне определенно надо поговорить с мистером Пирожковым. Не хочешь ли прослушать дело, которое государство завело против тебя?
Вот основные пункты:
Я дала Гейблу не одну, а целых две плитки отравленного шоколада.
Ранее я совершила против него акт насилия (инцидент с лазаньей).
