— Не злись на него, должно быть, у него месячные, — заметил Толстяк и направил меня дальше, — тебе лучше идти, если хочешь поговорить с Юрием и Микки.
Кабинет Юрия был в центре раздевалки. Одну стену целиком занимало огромное окно. В сочетании с большим выпуклым зеркалом в верхней части стены оно позволяло легко увидеть, кто входит и выходит, вне зависимости от того, в какой части кабинета стоит наблюдатель. Поэтому я даже не успела постучать, как меня уже пригласили войти.
— Анни, рад тебя видеть, — сказал дядя Юрий, привстав. — Жаль, что тебя не было на поминках, но по твоему лицу видно, что ты все еще болеешь.
— Мне уже лучше, — уверила я и поцеловала его в обе щеки, как велел обычай.
— Привет, Аня, — поздоровался Микки, притаившийся в углу.
Я заметила, что на его щеке был небольшой синяк; с Лео он обошелся гораздо жестче.
— Ты должна была остаться в кровати, — сказал дядя Юрий. — Что тебя вынудило встать, малышка Аня?
— Я пришла принести извинения за поведение моего брата. Лео не всегда думает перед тем, как начать действовать; думаю, он был эмоционально нестабилен из-за поминок.
— Не беспокойся, девочка, — сказал он. — Мы знаем, что Лео, — он подобрал нужное слово, — чувствителен, но мы по-прежнему будем рады видеть его здесь.
Я посмотрела на Микки, согласен ли он.
— Я хочу, чтобы ты знала, что я не сделал ничего, что бы могло его спровоцировать, — сказал тот. — И мне ужасно неловко, что я ударил кого-то, — теперь он рылся в памяти в поисках подходящего эвфемизма, — вроде него. Это недостойно.
— А теперь поцелуй кузину и все забудем, — проинструктировал дядя Юрий.
— Я не болел ветрянкой, — заметил Микки. — Не обижайся, Аня, прививки не дают стопроцентной гарантии.
— Все в порядке, — уверила я. — Как прошел твой медовый месяц?
— Его не было, я не мог бросить работу. Юджи Оно стоял у меня над душой, и мы все еще, представь себе, разбираемся с последствиями отравления фретоксином, хотя прошло уже много месяцев.
— Вы узнали, кто это сделал?
Микки покачал головой:
— Многие начинают подозревать, что это дело своих рук.
— Хватит говорить о бизнесе, Анни не интересно это слушать, — сказал дядя Юрий.
Я кивнула и обернулась к Юрию.
— Может быть, будет лучше, если Лео прекратит тут работать? — предложила я.
— Не стоит, — уверил меня дядя Юрий. — Он прекрасный работник, а то, что случилось, останется без последствий. Скажи Лео, что завтра у него выходной, а в понедельник пусть приходит как обычно.
Дядя Юрий предложил мне чашку чая, но я ответила, что мне пора домой.
— Как у вас дела с тех пор, как Галина отошла в лучший мир? — спросил он. — Ты и твои родные, вы справляетесь?
Я утвердительно кивнула. По правде говоря, мне не казалось, что мы справляемся, но последнее, чего бы мне хотелось, — это помощи Семьи.
Когда я вернулась домой, все было тихо. Из-под двери комнаты сестры был виден свет; обычно это означало, что она занимается. Имоджин мыла посуду, хотя это не входило в ее обязанности. Я пошла на кухню, чтобы поговорить с ней.
— Я приготовила обед и дала твоему брату аспирин, — сказала она.
— Очень вам благодарна. Вы могли бы этого не делать.
Она выключила воду.
— Я очень беспокоюсь о тебе, твоем брате и твоей сестре, Анни. Даже несмотря на то, что Галина мертва, я все равно беспокоюсь о вас.
Я кивнула, и тут мне на ум пришло то, что я сочла хорошей идеей.
— Я надеюсь, вас не оскорбит, если я предложу вам остаться тут на несколько недель? Я знаю, что ваша профессия — сиделка, а не нянечка, но мне правда нужна помощь. И для них обстановка станет более привычной. — Я махнула рукой в сторону наших комнат. — Мистер Киплинг будет выплачивать вам ту же зарплату, что и обычно.
— Только если мне не придется выносить судно. — Она улыбнулась.
— Если вы захотите побыть у нас, можно использовать комнату бабушки.
— Звучит неплохо, Анни. Честно говоря, я надеялась, что ты это предложишь.
Хотя я не слишком люблю нежничанья, я обняла Имоджин. Она широко раскрыла передо мной руки, и было бы невежливо не обнять ее.
Она предложила мне разогреть еду, но я отказалась: желудок все еще бунтовал.
— Тост? — спросила она.
Надо признать, звучало заманчиво.
Она обрезала у хлеба корочки и положила тост на симпатичную фарфоровую тарелочку, а потом отправила меня в кровать.
Когда я вошла в комнату, оказалось, меня там ждал Вин. Он читал книгу.
— О, я и не знала, что ты все еще здесь.
— Ты ушла, не попрощавшись, — сказал Вин, положив книгу на кровать (книга принадлежала Имоджин). — Я не знал, куда ты пошла, и ждал, надеясь, что тебя не убьют. А теперь, когда я вижу, что ты жива, могу и уйти.
Вин встал. Он был почти на голову выше меня, и рядом с ним я чувствовала себя малявкой.
— Прости, я не могла отложить этот вопрос.
— Не могла отложить? Самое лучшее, что ты можешь придумать для извинения?
Он улыбался, когда говорил эти слова.
— Ну, моя жизнь — сложная штука. Мне правда жаль.
Он нахмурил брови и поцеловал меня:
— Ты прощена.
— Я сегодня только и делаю, что извиняюсь. Уже начинаю чувствовать себя самым виноватым человеком на земле.
— Не суди себя строго. Сомневаюсь, что ты — самая виноватая. Земля очень большая.
— Ну спасибо.
— Я уже начал беспокоиться, не убежала ли ты с Юджи. Так ведь его имя?
— Да.
— И начал ревновать.
— Не начинай, Юджи двадцать три, и он слишком стар для меня.
— И ты предпочитаешь меня, да?
— Ну да, конечно, я предпочитаю тебя. Хватит строить из себя дурачка, Вин.
— Двадцать три не такой уж большой возраст, — поддразнивал он. — Когда тебе будет восемнадцать, ему исполнится всего лишь двадцать пять.
— Забавно, точно так же Нетти говорила о тебе. Разница в том, что ты всего на четыре года старше ее.
— Что, Нетти на меня запала?
Я широко раскрыла глаза:
— Ты что, не видишь? Она почти помешалась на тебе.
Он покачал головой:
— Очень мило.
Зазвенел дверной звонок, я подошла к двери и посмотрела в глазок. Там стоял человек, которого я никогда в жизни не видела, и держал в руках картонный ящик, обернутый в целлофан (дорогая штука, сейчас нечасто такое встретишь — целлофан не перерабатывается). Человек был ниже, чем я, а его руки были подозрительно тонкими по сравнению с круглым животом. Хотелось бы знать, действительно ли он такой толстый или его живот — фальшивка, скрывающая что-нибудь опасное, типа оружия.
