— Во-во… Слушай! А ведь и точно! Филипп — колдун, он убил архивариуса. Лоррен — вампир, он устроил четырехкратную резню… Они же бешеные оба! И способны на что угодно!
— Может быть, и на что угодно, но как-то не в их стиле это, а? Они ведь больше по части разврата. Если бы жертвами были красивые мальчики…
Нина поморщилась.
— Как ты с ними общаешься… И даже дружишь…
Мишель усмехнулся и расправил плечи.
— Мне случалось охотиться вместе с Филиппом и Лорреном. Да и просто разговаривать. Интересно же. Я в детстве романы Дюма любил. А Филипп с Лорреном рассказывали, как все на самом деле было. Они, конечно, тогда славно куролесили… Оказывается, Филиппа-то обратили, чтобы протащить на трон короля-вампира заместо Людовика Четырнадцатого. Был там такой аббат, Гибюр его звали, вампир и чернокнижник. Он развратил принца, когда тот еще совсем пацаном был, показал ему все прелести порока, выжидал годы, пока принц матерел и становился все порочнее, а потом — бац! — и подарил бессмертие ему и его любовнику.
Нина невольно улыбнулась — Мишель всегда старался выглядеть аристократично, однако приблатненую речь, доставшуюся ему в наследство от бандитского прошлого, было не так-то просто искоренить…
— Но когда Гибюр раскрыл Филиппу карты, — увлеченно продолжал Мишель, — типа, давай завалим Людовика, а тебя коронуем — тут-то Фил на дыбы встал. Ведь король был ему не только старшим любимым братом, но и закадычным корефаном. Во-первых, Филиппу на фиг не нужна была корона, если для этого придется укокошить братишку. А во-вторых, ему просто на фиг не нужна была корона. Поэтому Филипп нарисовался перед паханом Людовиком и выложил все как на духу. И про то, что его обратили в вампира, и про козни этого фраера, аббата Гибюра. А пахан, не будь дурак, тут же свистнул Охотников и Инквизицию. Ну, те завели дело, быстренько прижали к ногтю и аббата, и его подельницу, ведьму, как ее… Ла Вуазен, во. И вообще при дворе уйма вампиров обнаружилась. Короче, запылали костры, и полетели головы. Охотники всех вампиров перекоцали. Конечно, добрые люди и на Фила доносы строчили только так. Но Луи правильным королем был и двинул такой указ: мол, любимого моего брата Филиппа пальцем не трогать, и имя его попусту не трепать, особенно на суде, иначе всех на кол. И полюбовничка брата, шевалье де Лоррена, тоже не трогать. Ну, вот и не тронули. Гибюра сожгли. А Филипп и Лоррен еще долго живыми прикидывались. При дворе это несложно было — там все по ночам бодрствовали, а днями отсыпались. А когда Фил больше не мог притворяться, его смерть инсценировали. И вуаля! Вот он среди нас… Чего ты ржешь-то? Так все и было!
— Да ничего, извини. Просто история занятная, я и не знала… Но ты так его защищаешь, Филиппа…
— Я уверен, что наш убийца — не Филипп, — сказал Мишель, вновь надевая личину аристократа. — Не вижу мотива. Не вижу смысла.
— То, что он предпочитал разврат черной магии, не значит, что он невиновен. Тем более что со временем он и черной магией увлекся…
— Да. Увлекся. Потому что видит пользу от нее. Но он не одержим магией. И еще я знаю, что ему здесь хорошо. В Европе он так нагадил, что вернуться туда не сможет. Неразумный еще был, многое себе позволял. А теперь поумнел. И боится опять все испортить. Бежать-то уже некуда… В Сибирь? В Китай? Тамошних вампиров все боятся. Непонятно, как с ними отношения выстраивать, они другие совсем. Да и не выживет он там. Ему комфорт нужен, ты же знаешь.
— Не знаю.
— А говорила, что читала про него.
— Я все-таки не понимаю, почему ты так его защищаешь.
— Потому что я дрался бок о бок с ним и с Лорреном! И не один раз. Это только с виду они манерные и кружевные. Но когда дело доходит до драки — они одни из лучших. Шпагой, кинжалом, голыми руками, зубами — ах, как они дерутся! И как радуются хорошей драке! Ты бы видела Филиппа: хохочет, глаза горят, остановить невозможно, он даже приказам Князя не подчинялся, убивал — до последнего врага… Берсерк. Вот как те древние викинги. Священное безумие боя.
— И по этой причине принц Филипп Орлеанский должен быть вычеркнут из списка подозреваемых? Потому что хорошо дерется? И впадает в священное безумие боя? — ядовито уточнила Нина.
— Нет. Я уже объяснил: ему отсюда деваться некуда. Он не станет гадить. Он же умный. Разве что по очень серьезной причине может нарушить Закон. Но должна быть такая выгода, которая окупит все последующие лишения. А я такой выгоды не вижу. Нет ничего и никого, что он хотел бы получить или боялся бы потерять… Кроме Лоррена, конечно. Но с Лорреном полный порядок, и ничто им не угрожает. Кроме тебя, моя сердитая прелесть.
— Хорошо, — вздохнула Нина. — Временно снимаем подозрение с Филиппа Орлеанского. Тогда кто? Ян? Ему зачем?
— Я его плохо знаю. Но его бы скорее стал подозревать.
— Потому что плохо дерется?
— Да. И это достойная причина. Одна из причин.
— А еще? О нем очень мало сведений, он ведь прибыл в Москву до восемьсот двенадцатого года, до пожара, в котором сгорел основной архив…
— Не много. Судя по прозвищу, он прибыл из Польши. Магией увлечен. Книжный червяк.
— Да, это верно. Этот книжный червь часто ходил к Модесту Андреевичу за книгами, и я не верю, что он мог убить моего Мастера. А сейчас Ян больше всего увлечен этой новообращенной, Аней, ему вообще ни до чего.
— Есть такое дело.
Они помолчали. Потом Нина, смущенно глянув на Мишеля, решилась на вопрос:
— Это правда, что ты под Новый год похитил Аню, напоил шампанским, а потом вы с друзьями ее чуть не убили?
— Интересно, где ты такого наслушалась?
— Значит, неправда?
— Мне просто любопытно, как такие слухи расползаются. Тебе кто насплетничал?
— Не скажу.
— Ну, тогда и я не скажу.
Нина отошла к книжным полкам и принялась гладить выстроившиеся в ряд корешки книг. Это ее успокаивало.
— Если бы ты не делал этого, ты бы просто сказал, что не виноват.
— Я не ангел, Нина. Я — вампир. Мы все — хищники. И иногда не сдерживаемся. Во всех нас течет злая кровь…
— Но я никого не убивала! Никогда!
— А я — убивал. Много. Я сдерживаюсь. Но иногда… иногда… особенно если слышу, как они кричат…
— Кто кричит?
— Ты разве не слышишь? Многие из них, из людей, зовут смерть, они хотят смерти, хотят избавленья. Причем по большей части не те, кто неизлечимо болен, те-то как раз готовы на все, лишь бы прожить еще чуть-чуть. А вот в молодых иногда вдруг возникает эта шиза, и они зовут, зовут, зовут… Это такой соблазн, Нина. Соблазнительнее, чем запах их крови.
— Аня — звала?
— Да. Она чувствовала себя несчастной, и ей не хотелось жить. Да, не буду скрывать: в ту ночь я решил преступить Закон. Мне нужна была добыча… Но я искал определенную добычу. И она, Аня эта, подходила идеально. Молодая, красивая, здоровая. Она звала смерть. Громко звала. Причитала, что больше так не может, не хочет, не будет… Не знаю уж, как это — так. Не понимаю. Не голодала, не бедствовала, не бил ее никто. А вот — не могла больше, и все тут. И я пошел на зов…
